Книга Преторианец, страница 31 – Томас Гиффорд

Наблюдая за ней после того, как рассказал ей о записке, показал саму записку, подробно описал, как она попала к нему, наблюдая за ней, он словно видел, как она уходит в съемки эпизода, к которому толком не готова. Она как будто не знала текста и смутно представляла себе сюжет, так что вынуждена была полагаться на свою внешность, приемы, технику. Он наблюдал, как она собирает лицо, изгоняя с него неловкость и удивление, неуместные на лице «Сциллы Худ». Он отмечал знакомые планы, тени от прикроватной лампочки освещали ее лицо, как прожектора в съемочном павильоне. Она облизнула сухие губы. Еще немного, и можно включать камеру. Она ускользала от него, она обдумывала решение проблемы и тайный выход, в уверенности, что таковой наверняка предусмотрен автором сценария.

— А ты не думаешь, что это может оказаться просто страшненькой шуткой?

— Вряд ли, — сказал он.

— Но кому есть до нас дело? Вот в чем сумасшествие! Для кого это так важно, чтобы стоило убивать? Кроме… ой, милый, кроме… Макса, конечно…

— О том я себя и спрашиваю с тех пор, как прочел. Кто? Очевидно, не Макс, но кто тогда? Единственный неизбежный вывод, что кто-то знает и ему это не нравится… кто-то следит за нами, Сцилла.

Она медленно выбралась из-под простыни и встала, остановилась голая у кровати, вся в «гусиной коже», обкусывая ноготь. Медленно, обдумано, как человек, страдающий амнезией и с трудом вспоминающий простейшие действия, накинула халат. Задумчиво склонила голову набок, перебирая в уме возможных авторов записки.

— Это может погубить мою карьеру, — сказала она, словно впервые наткнувшись на эту мысль. — Разрушить мой брак. И убить тебя.

— Рад, что к концу и обо мне вспомнили. Думал уже, я совсем не в счет.

— Кто? Кто это мог быть? Никто не знает.

Резко обернувшись к нему, Сцилла покачала пальцем у него перед носом.

— И не говори мне о Памеле, не то я с воплем выпрыгну в это чертово окно.

Она стояла у окна, глядя на вымытую дождем улицу.

— Я знаю, — заговорила она тихо, — это просто… какой-то человек, который меня хочет. Хочет меня. Какой-то зритель-маньяк или кто-то со студии, из актерского состава, а скорее просто поклонник… кто-то, кто следит за мной, кто ревнует… Подумай сам, Роджер, разве не логично? Ты можешь предложить другую столь логичную идею? И других актрис, бывало, преследовали свихнувшиеся обожатели… У Мерль было что-то такое, Алекс позаботился, чтобы не было шума… сумасшедшие. Это все секс, да? Я уже сколько лет получаю письма. От людей, у которых насчет меня всякие сексуальные фантазии… их попросту выбрасываешь и забываешь. Они безвредны. А теперь мы столкнулись с кем-то, кто сделал следующий шаг. Он каким-то образом выследил меня, увидел нас вместе, и теперь он вмешивается в нашу жизнь…

Он выбрался из постели и хотел подойти к ней, но Сцилла вдруг замерла.

— О господи! — шепнула она.

Годвин взглянул ей через плечо на улицу.

С площади по Слоан-стрит медленно подъезжал «ягуар». Он плавно притерся к тротуару, как старый лайнер компании «Кьюнард» к причалу.

— Это Макс, — одним дыханием проговорила она. — Это Макс.

И превратилась в вихрь точно рассчитанных движений. Он же почти забыл, что надо двигаться. Но Сцилла указала ему на его вещи: вечерний пиджак, строгая рубашка и черные брюки с черными подтяжками, свисавшими со спинки стула. Когда он сгреб одежду, она сказала:

— Я могу не пускать его к себе в спальню, но если не получится, тебе надо будет отсидеться в тайнике.

В мгновенье ока постель была разглажена, покрывало брошено на место, подушки взбиты, а книга брошена рядом, словно она только что оторвалась от чтения.

— Скорее, милый.

Кажется, она чуть ли не хихикала.

— Прямо фарс с постельными сценами, верно? — сказала она, удержавшись от смешка.

Она вытолкнула его впереди себя в темный коридор, где стояло несколько столиков, небольших стульев и ваз с цветами. В тупике между высокими шкафами с узкими зеркальными створками и резьбой на дверцах оставалось несколько футов пустого пространства в углу.

— Тайник вековой давности — ну, он был устроен при постройке, во времена Виктории. Называется «тайник священника», но на самом деле это просто очередная викторианская причуда — тогда любили тайные ходы.

— Нет времени для уроков истории, Сцилла.

Он уронил ботинок и пытался подобрать его, не разроняв остальное. Напрягая слух, ждал хлопка входной двери, шагов по лестнице. Сцилла пошарила по стене, нажала что-то, скрытое под цветочным узором обоев, и кусок стены у шкафа вдруг открылся.

— Вот бы тебя сейчас сфотографировать, милый…

— Сцилла, ради…

— Погоди, тут где-то была свеча.

Она ощупью продвинулась в темноту. Здесь держался странный затхлый запах, должно быть оставшийся со времени, когда каменщики клали фундамент.

— Ага, вот.

— Дрянь, паутина, — процедил Годвин, ощутив на лице липкие нити.

— Найдется, я думаю, и пара мышек.

Она чиркнула спичкой и поднесла огонек к свернувшемуся фитилю свечи в подсвечнике с витой ручкой.

— Ну вот, просто жди здесь, пока не услышишь, что он поднялся наверх. Дверь можешь не закрывать. Я, если сумею, подойду к тебе, когда прозвучит отбой тревоги. Ты просто прислушивайся. Тебе отсюда будет отлично слышно. Не знаю, почему он явился так вдруг, но постараюсь отправить его в постель — он наверняка устал.

— Сцилла…

В прихожей хлопнула дверь. Макс Худ был дома.

— Мне надо бежать, милый. Смотри, тебе даже есть что почитать. Троллоп, очень мило.

Она клюнула его в щеку, и не успел он опомниться, как дверь за ней закрылась. Свеча мигнула, и он на миг почувствовал себя мальчиком, запертым в пряничном домике. Кирпичи в стене крошились, слои старинной известки размазались по ним, как глазурь по пирогу. Холодно было, как в склепе, и затхлый запах затруднял дыхание. Страсть к приключениям начисто покинула Годвина. Странно: то, что кажется таким забавным в постельных фарсах, которые припомнила Сцилла, оказывается таким грустным, серьезным и мучительным для каждого из участников. Он выкинул из головы последнюю мысль. На ступни ему налипла каменная крошка. Она права, настоящий постельный фарс. Или какой-то из романов Филдинга. Солдафон-муж бушует у двери будуара миледи, где затаился пойманный врасплох Том Джонс. Чувство собственного достоинства — и прежде не слишком бодрое — умирало медленной мучительной смертью. Только Макс Худ мог бы с честью выйти из этого эпизода.

Годвин приоткрыл дверь, чтобы слышать голоса. Сперва послышался ее голос, очень тихо, потом более низкий — Макса. Кажется, она сманеврировала так, чтобы переместиться ближе к длинной винтовой лестнице. Теперь ее голос стал отчетливей, и по интонации понятно было, что фраза следует за приветственными объятиями и поцелуем.