Онлайн книга «Поздний звонок»
– Фамилия Алферьев о чем-то вам говорит? – вмешался Нейман. – Нет. – Он же Токмаков, Струков, Инин. – Не знаю. – Левый эсер, боевик. Участник убийства Эйхгорна в Киеве. Фельдмаршала Эйхгорна, командующего немецкими войсками на Украине, эсеры взорвали еще до Версальского перемирия. Бомба была заложена в термос. Планировались также покушения на Ллойд-Джорджа, президента Клемансо, кайзера Вильгельма и Гинденбурга – в расчете, что это вызовет всеевропейское восстание измученных бессмысленной бойней народных масс, но до Парижа, Берлина и Лондона дотянуться не удалось, в итоге ограничились графом Мирбахом в Москве и Эйхгорном в Киеве. – По нашим сведениям, – продолжал Нейман, – Алферьев недавно прибыл на Урал для организации подпольных боевых дружин. Раньше он увлекался эсперанто и этой зимой вел переговоры с тем же лондонским банком, хотел получить средства якобы для русского эспер-движения, но на самом деле – для нужд партии. А теперь посчитаем. Ваше эсеровское прошлое – раз, эсперанто – два, банк Фридмана и Эртла – три, Урал – четыре. Налицо четыре пункта, по которым вы можете быть связаны. Не многовато ли совпадений? – С эсерами я разошелся полтора года назад, – сказал Свечников, – с тех пор никаких контактов с ними не имею. – Почему тогда не хотите честно рассказать о ваших отношениях с Казарозой? – Да не было никаких отношений! – И Алферьева вы ни разу в жизни не видели? – Не видел. – И не слышали о нем? – Нет. – И не знали, что Казароза – его гражданская жена? Боль была неожиданно острой. Свечников никогда не думал, что с такой силой можно ревновать мертвых. Вот от кого она слышала эти стихи: Бабилоно, Бабилоно, алта диа доно. Этот человек дал ей новое имя, как победитель переименовывает завоеванный город. – Что молчите? – проницательно сощурился Караваев. – Давайте, ребята, отложим до завтра, – попросил Свечников. – Не могу я сейчас. – Понимаю, – удовлетворенно кивнул Нейман. – Значит, какие-то отношения у вас все-таки были. По дороге в камеру Казароза, Зиночка Шеншева, пела ему песню своей любви с заезженной до хрипа пластинки: Этот розовый домик, Где мы жили с тобой, Где мы счастливы были Нашей тихой судьбой. Там дарил нам надежду И хранил нас от бед Уходящего лета Холодеющий свет… Караульный солдатик долго возился с амбарным замком на двери, наконец дужка выпала сама. Шибануло кислой вонью. В красном углу слабо горела семилинейка, на полу вповалку спали люди. – Все гусары спят, лишь один не спит, – сказал лежавший с краю арестант и подвинулся. – Милости прошу. Он оказался чертежником с пушечного завода, его преступление состояло в том, что углем вывел на стене ствольного цеха популярный в Сибири и на Урале лозунг: «Долой Ленина с кониной, да здравствует Колчак со свининой!». Пока он рассказывал, чем здесь кормят, Казароза пела: Помню утренний кофе, И вечерний покой, И в закатном пожаре Над уснувшей рекой, Над бескрайним разливом Этот розовый свет, Этот маленький домик, Где тебя больше нет. 2 Через тысячу лет, в гостинице «Прикамье», глядя на окруженную зверями женщину, Свечников вспомнил, как шли ночью по Кирочной, и он сказал: «Вы не волнуйтесь, что сейчас всё так плохо. Скоро всё будет хорошо». «Я так думала летом семнадцатого года, – ответила она. – Как-то пришли с друзьями в “Асторию”, а там новый бармен, негр из нью-йоркской “Уолдорф-Астории”. Ну, думаю, если выписали негра из Нью-Йорка, значит, революция, слава богу, закончилась и теперь уж всё будет хорошо». Утром конвойный привел в ту же комнату на втором этаже. Нейман по-прежнему, как школьник, с ногами сидел на подоконнике, Караваев – за столом, словно всю ночь оба не только не выходили отсюда, но даже не вставали с мест. – Вы утверждаете, – начал допрос Нейман, – что с Казарозой познакомились в ноябре восемнадцатого года и больше не встречались. Так? – Да. – И не переписывались? – Нет. – Третьего дня вы пришли в театр, пригласили Казарозу выступить в клубе «Эсперо». Получается, это был ваш первый разговор после той встречи в Петрограде? – Да. – Но афиша концерта отпечатана неделю назад, и в ней указано, что первого июля Казароза будет петь в Стефановском училище. Почему вы были уверены, что она вам не откажет? – Мне так казалось. – Вам так казалось, потому что знали об увлечении ее мужа? – Опять за рыбу деньги? Не знал я ни про какого мужа! – Когда она уже начала петь, вы сказали мне, чтобы я не вздумал провожать ее после концерта. Хотели остаться с ней наедине? – Хотел. – Для чего? – Проводить ее до театра. – Чтобы поговорить о чем-то важном? Свечников пожал плечами и не ответил. – У вас в редакции есть Виктор Осипов, литконсультант, – сменил тему Караваев. – Редактор возражал против его кандидатуры, но вы были за. Почему? – Некому было вести литературный кружок. – А не потому, что он тоже состоял в партии эсеров? – Первый раз слышу. – Знакомы с его творчеством? – Кое-что читал. – Вот одно произведение. Взгляните. Караваев вынул из своей папки, развернул и протянул Свечникову газету «Освобождение России» от 11 мая 1919 года. На первой полосе красным карандашом отчеркнуто было стихотворение «Разговор солнца с морем». Внизу указывалось имя автора: В. О-в. – Про кортик Колчака слыхали? – поинтересовался Караваев. – Нет. – Когда в семнадцатом году революционные черноморские моряки приказали Колчаку сдать оружие, он выбросил свой адмиральский кортик за борт. В первых строчках рисовалась благостная картина Черного моря, дремлющего под солнечными лучами, затем следовал растянутый на полдесятка четверостиший монолог солнца, в котором оно скрупулезно перечисляло морю свои к нему благодеяния: его живительные лучи согревают воду, позволяют плодиться рыбам, дельфинам, черепахам и морским птицам, питают водоросли и кораллы, взращивают жемчужины в раковинах. – Кораллов и жемчуга в Черном море нет, – заметил Свечников. – Черепахи, по-моему, тоже не водятся. |