Онлайн книга «Поздний звонок»
– Большой талант имеет право пренебречь низкой правдой жизни, – усмехнулся Нейман. Свечников стал читать дальше. Напомнив морю о своих перед ним заслугах, солнце потребовало ответной благодарности: Справедливо будет, море, Коль отдашь за это мне То сокровище, что скрыто В твоей синей глубине. Море мгновенно сообразило, о чем речь. Ответ его был вежлив, но непреклонен: Всё отдам тебе, светило, Рыб, кораллы, жемчуга. Не отдам тебе лишь кортик Адмирала Колчака! – Неизвестно еще, Осипов это или нет, – сказал Свечников. – Он, – заверил Караваев. – Многие правые эсеры сотрудничали с Колчаком. Допустим, вы этого не знали, но вот еще один факт. Выступая на выпуске пехкурсов, вы говорили, будто пятиконечную звезду, символ братства рабочих пяти континентов, мы, коммунисты, позаимствовали у эсперантистов, только перекрасили из зеленого в красный. Говорили? – Ну, говорил. – И зачем врали? – Я не врал. Три года назад Крыленко предложил, и Ленин принял. – Какой Крыленко? Нарком юстиции? – Да, он бывший эсперантист. – Откуда такие сведения? – Не знаю. Все знают. – Кто – все? За одну эту пропаганду на вас можно дело заводить, а вы еще со шляхтой переписываетесь. Нет, скажете? Свечников понял, что имеется в виду, и терпеливо объяснил, что клуб «Эсперо» состоит в переписке с рядом зарубежных эсперанто-клубов, лично он писал в варшавский клуб «Зелена гвязда». Содержание письма – призыв к эсперантистам с родины доктора Заменгофа бороться за прекращение интервенции против Советской России. – Кто, – спросил Нейман, – у вас главный? – Военврач Сикорский. Нового председателя правления будем выбирать через неделю. – И кто кандидаты? – Сикорский, Варанкин и я. – А как у вас организована переписка? – В централизованном порядке. Письмо не может быть сдано на почту без клубной печати. Текст пишется в двух экземплярах, копия остается в архиве. – Что изображено на печати? – Звезда в круге и надпись эсперо. – Письмо на эсперанто с такой печатью обнаружено при обыске на петроградской квартире Алферьева, – сообщил Нейман. Он слез с подоконника, достал из караваевской папки несколько листков с блеклой машинописью и подал Свечникову. Страницы густо пестрели нарисованными от руки чернильными звездочками. Повторяясь внизу, под чертой, они отсылали к сочинениям Заменгофа, где, видимо, подтверждалась мысль автора, не способная двигаться дальше без этих подпорок. – У вас в клубе есть пишущая машинка с латинским шрифтом? – Нет. Ищем. – Странно… И о чем здесь говорится? – Вопрос чисто теоретический. Обсуждаются правила передачи на эсперанто русских и польских имен собственных. – Верно, – признал Нейман. – В Питере мне сказали то же самое. – Проверочку мне устроили? – Служба такая. Это может быть шифр? – Вряд ли. – Вас не удивляет, что письмо без подписи? – Если оно отправлено через клуб, подпись необязательна. Достаточно печати. Она свидетельствует, что в письме выражено общее мнение членов клуба. – У кого хранится печать? – У Сикорского. – В копии, которая остается в архиве, имя автора указывается? – Как правило, да. – Это письмо лежало в конверте с обратным адресом клуба «Амикаро». Знаете такой? – Да, петроградский клуб слепых эсперантистов. – Оттуда его и переслали Алферьеву. Когда-то Алферьев вел там кружок мелодекламации, он бывший артист. К сожалению, клуб этот уже не существует, все его активные члены не пережили двух последних зим. Кто из них переправил Алферьеву письмо, установить не удалось. В Питере наши сотрудники допросили Казарозу, она заявила, что о муже ничего не знает, они расстались еще осенью. Соседи показали, что он с ней не жил. Мы ей поверили и вдруг узнаём, что она засобиралась в гастрольную поездку на Урал, хотя больше года перед этим нигде не выступала. Других известных артистов в труппе нет, гонорар обещали на месте выдать продуктами. Это, конечно, неплохо, но не крупой же она соблазнилась! Похоже, ее привлек маршрут поездки. – Думаете, Алферьев скрывается у нас в городе? – догадался Свечников. Нейман снял с полки какую-то брошюру, полистал, нашел нужную страницу и, ладонями прикрыв текст вверху и внизу, так что между ними остался единственный абзац, показал его Свечникову. Это был пункт номер семь из секретной, видимо, инструкции по производству дознания. Он гласил: «При допросе следователь должен задавать вопросы строго обдуманные, но отнюдь не посвящать обвиняемого или подозреваемого в те данные, которые уже имеются налицо». – Как видите, я позволил себе лишнее, – улыбнулся Нейман. – Вы теперь знаете то же, что и мы. Почему-то я вам доверяю. Еще несколько вопросов, и вас отпустят… Сколько вы вчера слышали выстрелов? – Три вроде. – Не четыре? – Может, и четыре. Чего гадать? Возьмите наган этого недоумка с пехкурсов и посмотрите, сколько патронов истрачено. – Уже посмотрели. – И сколько? – Три. Он говорит, барабан был полный. – Тогда в чем дело? Две пули мимо, третья – в нее. – Для протеста всегда стреляют вверх. Рикошет исключается. К тому же у него обычный тульский наган, калибр семь шестьдесят два. Казароза убита пулей шестого калибра. Нейман замолчал, наслаждаясь эффектом, и Свечников услышал, как птицы пересвистываются в яблонях семинарского сада. Окно было открыто, они там давно радовались теплу и ясному утру, но раньше их голоса до него не доходили. – Пока шел концерт, он, – кивнул Нейман на Караваева, – стоял у крыльца. После вас ни один человек с улицы в училище не входил, но кто-то мог проникнуть в зал со двора, через окно. Рядом с задним окном проходит пожарная лестница. – Даневич залез, – вспомнил Свечников. – Это кто? – Студент с истфака. Был членом клуба, недавно исключен. Я не велел его впускать, но в зале он был. – А незнакомые вам люди были? – Всегда кто-нибудь бывает из посторонних. – Кто-то из них обратил на себя ваше внимание? – Чем? – Не знаю. Чем-нибудь. Свечников поднялся и встал лицом в сад. Птицы свистели, сияло солнце. Бабочка села на подоконник. |