Книга За чертой, страница 78 – Кормак Маккарти

— Люблю смотреть, как пьют кони, — сказал Билли.

— Ага, — кивнул Бойд. — Я тоже.

— Как ты думаешь, эта бумага крепкая?

— Конкретно в этих местах, думаю, крепче стали.

— А немного отъедешь, и можно подтереться.

— Ну-у, да… Немного отъедешь — и с приветом.

Бойд сорвал травинку, сунул в рот.

— Как ты думаешь, почему он нам коней отдал?

— Потому что понял, что они наши.

— А как он это понял?

— Да просто. Понял, и все тут.

— Но мог бы все равно ведь не отдавать.

— Это да-а. Еще как мог бы.

Бойд сплюнул и снова сунул травинку в рот. Он неотрывно смотрел на коней.

— А ведь как нам повезло-то! — сказал он. — Это ж надо было нам на них нарваться!

— Эт-точно.

— И много еще, интересно, у нас удачи осталось?

— Это ты насчет того, чтобы найти и остальных двух лошадей?

— Ну, как бы да. Насчет них. Да и вообще…

— Не знаю.

— И я не знаю.

— Думаешь, девушка будет там, где она сказала?

— Да! Обязательно!

— Да, — сказал Билли. — Я тоже думаю, что она там будет.

Голуби, слетавшиеся к водопою со всей здешней сухой степи, при виде сидящих около него людей пугались, трепеща крыльями, разворачивались и улетали. Вода из трубы бежала с холодным металлическим звуком. На западе солнце, зашедшее под груду облаков, всосало в себя весь золотистый свет, и земля без него сделалась голубоватой, прохладной и молчаливой.

— Я знаю: ты подумал, что и остальные лошади у них, я прав? — сказал Бойд.

— У кого?

— Сам знаешь у кого. У тех охранников, что приехали из Бокильи.

— Ну не знаю.

— Но ты ведь подумал так, скажи?

— Ну-у, да. Я так подумал.

Он снял шляпу, вынул бумагу Кихады из-под внутренней ленты, развернул, прочел, снова сложил по сгибам, положил обратно в шляпу и надел ее.

— А тебе это не нравится, так?

— А кому это понравится?

— Ну не знаю. Ч-черт.

— И как ты думаешь, что бы на нашем месте сделал отец?

— Сам знаешь, что бы он сделал.

Бойд вынул изо рта травинку, продел ее в петельку клапана на кармане изодранной рубашки, согнул ее в кольцо и завязал узлом.

— Ага. Но его нет, и он не подтвердит, ведь так?

— Не знаю. Иногда мне кажется, он всегда будет с нами.

На следующий день к полудню, гоня перед собою коней, они въехали в Бокилья-и-Анексас. Бойд остался с лошадьми, а Билли сходил в лавку, купил сорок футов четырехмиллиметрового шнура из сизальской пеньки {66} на оголовья. Когда вошел, женщина за прилавком отмеряла материю, сматывая с рулона. Придерживая край ткани подбородком, она растянула ее на длину руки, а потом отрезала ножом по линейке, сложила и придвинула по прилавку молоденькой девушке. Девушка нехотя выпустила из кулачка свои деньги, среди которых были серебряные песо и скомканные бумажки, медяки и даже старинные тлакос, {67} женщина отсчитала нужную сумму, поблагодарила ее, и девушка ушла, зажав сверток с тканью под мышкой. Когда девушка вышла, женщина подошла к окну и долго смотрела ей вслед. Она сказала, что материю девушка купила для своего отца. Билли отозвался в том смысле, что из нее получится хорошая рубашка, но женщина сказала: нет, материя пойдет не на рубашку, а на обивку гроба. Билли бросил взгляд в окно. Женщина сказала, что семья этой девушки небогата. А всех этих глупостей она набралась, работая у жены асьендадо, вот и потратила теперь все деньги, что копила на boda. [386] Девушка со свертком ткани под мышкой уже перешла к этому времени улицу. На углу стояли трое мужчин, которые при ее приближении отвернулись, но, когда она прошла, двое стали смотреть ей вслед.

Братья сидели в тени беленой глинобитной стены и ели завернутые в промасленные бурые бумажки фахитос, купленные у уличного торговца. Пес наблюдал. Пустую бумажку Билли скомкал, вытер руки о джинсы, достал нож и, раскинув руки в стороны, отмерил нужную длину шнура.

— Останемся пока здесь? — спросил Бойд.

— Ага. А что? У тебя где-нибудь свидание?

— А почему бы не перейти вон туда? Аламеда все-таки… бульвар, деревья…

— Ну давай.

— Как ты думаешь, почему они на коней свои клейма не поставили?

— Не знаю. Их уже, наверное, по всей стране раз двадцать перепродали.

— Надо бы нам свои поставить, а?

— Да чем же, интересно, ты их клеймить собрался?

— Не знаю.

Билли отрезал кусок веревки, отложил нож и согнул веревку по форме нахрапника. Бойд сунул в рот последний уголок фахито, сидит жует. {68}

— И что, интересно, они кладут в эти фахитос? — сказал он.

— Кошатину.

— Кошатину?

— Конечно. Ты заметил, как на нас пес смотрел?

— Да ну, не может быть, — сказал Бойд.

— А кошек ты на улицах видишь?

— Сейчас слишком жарко. Будут тебе кошки в такую жару по улицам шляться.

— А в тени ты их видел?

— Ну, где-нибудь, может, прячутся, где тень погуще.

— Да ты, вообще-то, здесь хоть сколько-нибудь кошек видел?

— Ты бы не стал есть кошатину, — сказал Бойд. — Да и смотреть, как я бы ее ел… Неужто смог бы?

— А вдруг?

— Да ну тебя.

— А что? С хорошей голодухи я бы…

— Но сейчас-то ты не такой голодный.

— С чего ты взял? Ты сам-то разве был не голодный?

— Ну, как бы да. Но теперь наелся. Но мы же ели не кошатину, правда?

— Нет.

— А если бы это была кошатина, ты бы это распознал?

— Ясное дело. И ты бы тоже. А ты вроде хотел перейти на бульвар.

— Тебя жду.

— А вот ящерица тоже, — сказал Билли. — Ее поди отличи еще от курятины.

— Ну тебя к черту, — сказал Бойд.

Они перевели лошадей через улицу под сень деревьев с побеленными снизу стволами, там Билли занялся примеркой оголовий, специально не обрезая волочащуюся лишнюю веревку, чтобы можно было на нее наступить, если конь вдруг решит гульнуть; Бойд улегся на выжженную жалкую травку, за неимением подушки положил голову на пса и уснул. Весь остаток дня на улице никто не появлялся. Билли надел на коней оголовья, привязал их и подошел к Бойду, тоже растянулся на траве и довольно скоро тоже уснул.