Книга Еще жива, страница 59 – Алекс Адамс

Солнце, проникая через окно, касается меня своими лучами. «Понимаешь?» — спрашивает оно. Но я не понимаю. Нет, правда. Поэтому я просто улыбаюсь, пытаясь определить, кто из нас дурачок.

Я сажусь, все тело от макушки до кончиков пальцев стонет, прикасаюсь к зашитой ране, которая теперь не распахнется, как разодранный плюшевый мишка. Вокруг меня женщины. Они настороженно смотрят на меня, их лица угрюмы.

— Где я?

Ответа нет. Они переговариваются между собой на неизвестном мне языке.

— Что случилось с тем мужчиной?

Они пристально смотрят на сидящую перед ними чудачку. Тогда мне не остается ничего другого, как использовать импровизированный язык жестов, которые, видимо, они расценивают как неприличные.

— Иисус Христос!

Женщины крестятся. Плечо к плечу, опустив головы. По всему видно, очень набожные особы. Одна из них отделяется от остальных, уставившихся на меня как на пришельца из космоса. Наверное, я и есть инопланетянка. Я из другого мира, это мне понятно. Мы смотрим друга на друга, пытаясь найти средство, чтобы преодолеть языковой барьер. Английский содержит в себе какие-то части слов, заимствованные из греческого языка, однако сейчас от них нет никакого толку.

Я тяжело поднимаюсь на ноги, прикрывая ладонью рану. Боль пронзает мое тело. Я бледна от головокружения и с трудом осознаю, что происходит вокруг. Меня хватают чьи-то руки, поддерживая. Неодобрительно цокают языки.

— Со мной все в порядке. В порядке. Мне нужно идти дальше, — говорю я.

— Сегодня вы никуда не пойдете.

Я вскидываю голову, потому что эти слова мне понятны. Среди фонового шума они выделяются четко и ясно. Их произнес мальчик, чья кожа лица еще не познала бритвы.

— Я ходил в английскую школу в Афинах, — объясняет он. — Меня зовут Янни. По-английски это будет Джон.

Его рука ныряет в карман и извлекает оттуда мешочек с табаком и коробочку с белой бумагой. Он садится на грязном полу, насыпает табак ровной полоской на бумажку, используя бедро в качестве стола, и приклеивает край, который перед этим лижет. Затем закуривает. Одна из женщин, протянув к нему руку, шлепает его по уху, кричит. Парень втягивает голову в плечи. Он предлагает мне свою самокрутку, размокшую с одного конца от слюны.

— Не желаете?

Человечество потерпело крах, но, тем не менее, остались люди, все еще прививающие своим детям хорошие манеры.

— Нет, спасибо.

Я смотрю, как он снова сует в рот мокрый конец и жадно затягивается. Ему вряд ли больше одиннадцати, может, двенадцать.

— Где я?

Он сперва переговаривается с женщинами. Они размахивают руками, прежде чем шумно приходят к согласию.

— Недалеко от Афин. Вас нашли мои родственники. Они искали…

Сильно затянувшись сигаретой, он пролистывает свой внутренний словарь английского языка в поисках нужного слова.

— Припасы. Одежду и вещи, которые можно обменять у других.

— А есть и другие?

Янни снова совещается с женщинами.

— Немного, — говорит он. — И некоторые…

Он пожимает плечами, стряхивает пепел, стараясь выглядеть невозмутимо.

— Мои родственники не разговаривают с незнакомцами.

— Ты говоришь со мной.

— Вы больны. Когда вы поправитесь, уйдете.

Звуки ударов мяча, который гоняет детвора, кладут конец нашему разговору. Он бросает окурок на землю, растирает его каблуком изношенного ботинка. Он весь натянут от ожидания — хочет бежать, чтобы присоединиться к товарищам.

— Подожди.

Мальчик останавливается.

— Мужчина… который был со мной… что с ним?

Опять переговоры. Важно произносимые слова Янни:

— Ваш муж жив. Но надолго ли, кто знает?

Он, должно быть, ошибается.

Теперь весь мир в их распоряжении, и они могли бы жить там, где им хочется, однако цыгане предпочли остаться под крышей привычных для них лачуг и хибар, вызывающих подозрительность у человека постороннего. И кто их за это может осудить? Моя одежда коричневого цвета от крови трех человек. На мне маска из пота и дорожной пыли.

Они насторожены, и я насторожена. В последнее время внешность людей стала дьявольски обманчивой. Моя собственная вера в человечество почти полностью испарилась. И все же, протянув руку, я нахожу свой рюкзак нетронутым рядом с собой. Это обстоятельство рождает во мне надежду, что я оказалась среди тех, кто, как и я, не утратил свою человечность.

Тогда

Чашки с горячим чаем появляются и исчезают. Голоса плавают вокруг меня, словно я корм для рыбок. Смутно-смутно до меня доходит, что мой рассудок вышел погулять, что я веду себя так, будто одной ногой в сумасшедшем доме, а другой в луже крови. Сколько может выдержать человеческое сознание, прежде чем надорвется?

Потом здесь появляется он.

И я тоже здесь.

Стол скрипит, когда рядом усаживается Ник. Я не смотрю, но чувствую, как движется воздух, когда он наклоняется вперед и заполняет собой то, что было до этого пустым. Он достаточно близко, чтобы я уловила его запах. Никакого одеколона или лосьона «после бритья». Только сам Ник, сотканный из солнечного света.

— Что происходит, Зои?

Его голос ласкает мою щеку.

— Небо рушится на землю.

— Именно такое чувство, правда?

— Оно всех нас убьет, одного за другим, тем или иным способом.

Моя рука, словно и не моя, трет мое лицо.

— Все это начал он. Все это. Мы были для него экспериментом. Моя квартира стала его «Тринити». [39]

— Это там, где был произведен первый ядерный взрыв?

— Ему нужно было протестировать свой лекарственный препарат. Нет, не препарат, оружие.

Я рассказываю ему то, что поведал мне Джордж Поуп в последние несколько минут своей гадкой жизни. Ник слушает с присущим его профессии вниманием. Когда поток моих слов исчерпывается, он остается сосредоточенным, напряженным. А когда я поднимаю на него глаза, то вижу уже знакомую маску, ту, что не позволяет мне постичь его. Так много вопросов. Кто ты? Что случилось с тобой на поле битвы? Плакал ли ты, потеряв своего брата? Думал ли ты обо мне, когда был там? Но эти вопросы прилипли к моему языку, как размягченная солнечным теплом жевательная резинка прилипает к подошве.

— Что в вашем узле, Зои? Вы мне покажете?

Словно кающаяся грешница, я предлагаю ему это кровавое подношение.