Книга В ожидании дождя, страница 74 – Деннис Лихэйн

— Что ж мне, тонуть, что ли?

— То есть, — сказал я, развернувшись к ней так, что наши колени соприкоснулись, — ты хочешь сказать, что, если я останусь одним из последних мужчин на планете…

Она засмеялась:

— Даже тогда у тебя нет никаких шансов.

Но, говоря это, она не отстранилась. Даже придвинулась еще на дюйм.

Я почувствовал, как у меня в груди образовалось нечто вроде прохладной воронки, через которую постепенно начала улетучиваться застарелая боль, оставшаяся с тех времен, когда Энджи ушла из моей квартиры, забрав последний из своих чемоданов.

Веселость в ее глазах погасла, уступив место чему-то теплому, но слишком хрупкому и зыбкому.

— Прости, — сказал я.

— За что?

— За то, что случилось прошлым летом в лесу. [21] За эту девочку.

Она посмотрела мне в глаза:

— Я больше не уверена, что была тогда права.

— Почему?

— Наверное, никто не имеет права рызыгрывать из себя Господа Бога. Посмотри хотя бы на Доу.

Я улыбнулся.

— Что смешного?

— Да так… — Я сжал пальцы ее правой руки. Она моргнула, но не выдернула руку. — Просто в последние девять месяцев я все больше склонялся к твоей точке зрения. Наверное, хорошего выхода из той ситуации вообще не существовало. Возможно, нам следовало оставить ее там. Ей было пять лет, и она была счастлива.

Она пожала плечами и стиснула мою ладонь:

— Мы этого никогда не узнаем. Так ведь?

— Про Аманду Маккриди?

— Вообще про все. Я иногда вот о чем думаю… Когда мы состаримся, смиримся ли мы со всем, что сделали в своей жизни? Или будем без конца оглядываться на прошлое и терзаться, что не сделали того, что должны были сделать?

Я сидел замерев и неотрывно глядя ей в глаза. Я надеялся, что на моем лице она прочитает ответы на все вопросы, которые ее мучили.

Она чуть склонила голову и слегка приоткрыла губы.

Слева от меня сквозь пелену дождя промелькнул белый почтовый фургон. Мигнув задними фарами, он затормозил возле расположенных в пятидесяти ярдах от нас почтовых ящиков.

Энджи отпрянула от меня, а я развернулся лицом вперед.

Из фургона выпрыгнул мужчина в прозрачном дождевике с капюшоном, наброшенном поверх сине-белой почтовой формы. В руках он держал белую пластмассовую коробку, накрытую от дождя пластиковым мусорным пакетом. Мужчина подошел к почтовым ящикам, поставил коробку на землю и открыл ключом зеленый почтовый ящик.

Дождь и низко надвинутый капюшон мешали разглядеть его лицо, но, когда он вытряхивал содержимое белой коробки в ящик, я увидел его губы — пухлые, красные, жестокие.

— Это он, — сказал я.

— Уверен?

Я кивнул:

— На сто процентов. Это Уэсли.

— Или, как мне нравится его называть, Исполнитель, Ранее Известный как Уэсли.

— Это потому, что по тебе психушка плачет.

Пока мы наблюдали за тем, как Уэсли наполняет зеленый ящик, со ступеней крыльца спустился почтальон и окликнул его. Затем подошел поближе, и они некоторое время разговаривали и смеялись.

Они болтали еще около минуты, после чего Уэсли махнул рукой, запрыгнул в фургон и тронулся с места.

Я открыл дверцу, проигнорировав удивленный вскрик Энджи, и побежал по тротуару, размахивая руками и крича:

— Эй! Постой!

Фургон достиг Фейрфилд и покатил дальше на зеленый свет, перестроившись в левый ряд, чтобы свернуть на Глостер.

Я подбежал к почтальону, который, подозрительно прищурившись, посмотрел на меня и спросил:

— Ты чего, за автобусом бежал?

Я согнулся, делая вид, что запыхался:

— Нет. За фургоном.

Он протянул руку:

— Давай, я заберу.

— Что?

— Письмо, что же еще? Ты же хотел ему письмо отдать?

— А? Нет. — Я замотал головой и ткнул пальцем вдоль Бикон-стрит, указывая на Уэсли, который уже поворачивал на Глостер. — Я видел, как вы разговаривали. По-моему, этот парень — мой бывший сосед по общаге. Десять лет не виделись.

— Кто? Скотт?

Скотт.

— Ну да, — сказал я. — Скотти Саймон! — Я хлопнул в ладоши, изображая телячий восторг.

Почтальон покачал головой:

— Извини, приятель.

— Что?

— Обознался ты.

— Да точно говорю! — стоял на своем я. — Это Скотт Саймон. Я его где угодно узнаю.

Почтальон фыркнул:

— Мистер, вы не обижайтесь, но вам к окулисту надо. Этого парня зовут Скотт Пирс, и никто никогда не называл его Скотти.

— Черт, — сказал я, стараясь казаться огорченным, хотя в душе у меня взрывались фейерверки и мне хотелось запеть.

Скотт Пирс.

Попался, Скотт. Попался, мать твою.

Ты хотел позабавиться? Никаких больше пряток. Теперь поиграем во взрослые игры, ублюдок.

Всю неделю я следил за Скоттом Пирсом: по утрам провожал его до работы, по вечерам — до дома. Днем, пока я отсыпался, эстафету принимала Энджи. Я оставлял его, когда он забирал свой фургон из гаража на Эй-стрит, и снова садился ему на хвост, когда он отъезжал от здания главного почтамта на берегу канала Форт-Пойнт, сдав последнюю порцию дневной почты. На протяжении всей этой недели он вел себя до отвращения невинно.

Утром он, доверху загрузив фургон мешками с почтой, отправлялся с Эй-стрит. Раскидывал мешки по зеленым почтовым ящикам, разбросанным по Бэк-Бей, откуда их потом забирали почтальоны, доставлявшие письма по конкретным адресам. По словам Энджи, после обеденного перерыва он снова пускался в путь, на сей раз в пустом фургоне, и совершал объезд зеленых почтовых ящиков. Затем отвозил почту на сортировочный пункт и пробивал время окончания рабочего дня на карточке.

Каждый вечер он вместе со своими коллегами-почтовиками пропускал по рюмке односолодового шотландского виски в баре «Селтик Армз» на Отис-стрит. Выпив свою порцию, он неизменно уходил, как бы приятели ни уговаривали его остаться: бросал на стол бумажку в десять долларов — плату за свой «Лафройг» плюс чаевые — и отваливал.

Пешком шел вниз по Саммер-стрит, затем на север по Атлантик-авеню и Конгресс-стрит, где поворачивал направо. Через пять минут он уже был в своей квартире на Слиппер-стрит и весь вечер сидел дома. Спать он ложился в половине двенадцатого.