Книга Вопрос крови, страница 30 – Иэн Рэнкин

— Не в кухне?

Ребус покачал головой:

— В кухне я даже и не был.

— А ушел ты когда?

— Понятия не имею. Очень может быть, что уже и за полночь.

— Незадолго до пожара, да?

— Задолго.

Она не сводила с него глаз.

— Джилл, парень был пьян в стельку. Все мы отлично знаем, как это бывает: напился, захотелось пожрать, включил жаровню и заснул. Или зажженная сигарета выпала из рук, и диван загорелся.

Темплер потрогала карандашное острие.

— Что мне грозит, какое наказание? — спросил Ребус, чтобы прервать гнетущее молчание.

— Все теперь зависит от Стива Холли. Он заказывает музыку, и плясать на наших костях будет тоже он. Надо, чтобы видели, что начальство приняло меры.

— Например, на время отстранить меня от работы?

— Мне это приходило в голову.

— Не думаю, что я вправе винить тебя за это.

— Какое великодушие. Итак, Джон, зачем ты поперся к нему домой?

— Он так просил меня об этом. Думаю, он просто любил играть в игры, вот и все. Вначале в качестве игрушки использовал Шивон, потом подвернулся я. Он сидел, потчевал меня, расписывал мне свои приключения. Думаю, все это его заводило.

— А тебе-то это было зачем, на что ты рассчитывал?

— В точности сказать не могу. Возможно, рассчитывал отвлечь его от Шивон.

— Она просила тебя помочь?

— Нет.

— Готова держать пари, что нет. Шивон сама умеет за себя постоять.

Ребус кивнул.

— Таким образом, это просто совпадение?

— Ферстоун был чумой у порога, несчастьем, которое вот-вот должно было случиться. Нам повезло еще, что он никого не утянул с собой в могилу.

— Повезло?

— Ну, по крайней мере, горьких слез по поводу этой смерти я проливать не стану и сна не лишусь.

— Конечно. Это значило бы требовать от тебя слишком многого.

Ребус выпрямился, находя опору в молчании, впивая в себя тишину. Тут Темплер вздрогнула. Острие карандаша укололо ее, выдавив бусинку крови из пальца.

— Последнее предупреждение, Джон, — сказала она и опустила руку, явно не желая возиться с ранкой на его глазах, демонстрируя тем самым свою уязвимость.

— Хорошо, Джилл.

— Когда я говорю «последнее», я говорю это серьезно.

— Понял. Хочешь, я раздобуду пластырь? — И он уже потянулся к дверной ручке.

— Хочу, чтобы ты ушел.

— Если ты уверена, что ничего…

— Катись!

Ребус закрыл за собой дверь, чувствуя, как расправляются онемевшие мускулы ног. Шивон стояла невдалеке, вопросительно подняв бровь. Ребус неуклюже изобразил пальцами знак победы, и она медленно покачала головой: дескать, не знаю, как ты выпутаешься из создавшегося положения.

Похоже, он и сам этого не знал.

— Разреши, я тебя угощу, — сказал он. — Кофе в нашей столовой сойдет?

— Вот щедрость так уж щедрость!

— Я отделался последним предупреждением. Но вряд ли это можно назвать победой в финальном матче за футбольный кубок в Хэмпден-Парке.

— Больше смахивает на вбрасывание мяча на Истер-роуд?

Эти слова заставили его улыбнуться, отчего болезненно заныла челюсть — не так легко было размять улыбкой застывшие лицевые мускулы.

Внизу и у дверей была настоящая сумятица. Кругом толпились люди, комнаты для допросов, по-видимому, были переполнены. Ребус заметил несколько знакомых лиц из уголовного розыска Лейта, команды Хогана. Он ухватил кого-то за локоть:

— Что происходит?

Лицо гневно насупилось, но, узнав его, смягчило выражение. Это был констебль по фамилии Петтифер. В уголовном розыске он был всего лишь полгода, но уже неплохо закалился на новой работе.

— Лейт полон под завязку, — объяснил Петтифер, — вот и решили перевести лишних в Сент-Леонард.

Ребус огляделся. Худые, измученные лица, мешковатая одежда, некрасивые стрижки… Самый цвет эдинбургского дна — осведомители, наркодилеры, «жучки» и наводчики, мошенники, взломщики, «быки», алкаши. Участок полнился их запахами, их невнятными, пересыпанными бранью протестами. Они готовы были кинуться в драку с любым и в любой момент. Где их адвокаты? Выпить нечего? А поссать? Какого хрена их сюда притащили? Как насчет прав человека? Власти совсем оборзели, фашисты проклятые!

Детективы и полицейские в формах пытались навести подобие порядка, записывая имена и детали, распределяя всех по комнатам для допросов или углам, где можно было бы снять показания, в которых бы все отрицалось и звучали бы сдержанные жалобы. Те, кто помоложе, вели себя развязно и вызывающе: их еще не согнуло неустанное внимание законников. Несмотря на вывешенные запреты, они курили. Один из них подкатился к Ребусу. На парне была клетчатая бейсбольная кепка с козырьком, так залихватски задранным вверх, что казалось, малейший порыв эдинбургского ветра сорвет ее и она полетит в воздушном океане подобно паруснику.

— Говоришь «нет», а им как об стенку горох! — сказал парень и дернул плечами. — Помоги, да и все тут! Да я с мокрушниками дел не имею, ей-богу, шеф, вот как на духу! Ты уж прости, а? — Он подмигнул Ребусу холодным змеиным глазом. — Тут и всего-то на одну затяжечку! — Имелся в виду скомканный в горсти окурок.

Ребус, кивнув, прошел дальше.

— Бобби ищет того, кто мог снабдить убийцу оружием, — сказал Ребус Шивон. — Собрал известных головорезов.

— По-моему, некоторые лица мне знакомы.

— Точно. И не по конкурсу красоты среди подростков.

Ребус разглядывал этих мужчин — задержанные были исключительно мужчины. Легче всего было посчитать их просто отбросами, гораздо труднее — отыскать в душе каплю сочувствия к ним. В самом деле — судьба их была незавидна, а удача, похоже, решила обойти их стороной; воспитанные на страхе и алчности, они с пеленок привыкли быть гонимыми.

Ребус это понимал. Он видел семьи, где дети с малых лет пускались во все тяжкие, не признавая над собой никаких законов, кроме законов джунглей. Отверженность была у них в крови. Жестокость родит жестоких. В свое время Ребус знавал отцов и дедов некоторых из этих юношей — преступные наклонности здесь передавались по наследству, и лишь годы могли утихомирить рецидивистов. Таковы были непреложные факты. Но проблема состояла в том, что с Ребусом большинство этих людей сталкивались уже сложившимися и в большинстве случаев неисправимыми преступниками. Так что сочувствие к ним становилось неуместно, оно выхолащивалось.

И были среди них такие, как Павлин Джонсон. Имя Павлин, разумеется, было кличкой и происходило от его рубашек, рубашек, при одном взгляде на которые трезвел и столбенел в изумлении даже запойный. Джонсон тяготел к красивой жизни, изображая высший шик. Деньги у него не переводились, и он любил пустить пыль в глаза. Рубашки для него нередко шились на заказ каким-нибудь портным из закоулков Нью-Тауна. Порою Джонсон щеголял в шляпе, лицо его украшали тоненькие черные усики — возможно, он воображал себя Креольчиком. Зубы его были прекрасно запломбированы, что уже выделяло его среди собратьев, и потому он злоупотреблял широкими улыбками. Одним словом, колоритная фигура.