Онлайн книга «Пять капель смерти»
|
Фотокарточка с запиской были заперты в ящик стола. Ванзаров не мог поручиться, что любопытная Глафира не добралась до его служебных дел. Ванзаров вошел в столовую, где уже был сервирован стол, и сразу получил укоризненный взгляд от Софьи Петровны: она не одобряла появления кузена за завтраком в халате. В столовой разгорался обычный утренний переполох. Близняшки боролись за конфету, пропуская мимо розовых ушек суровые замечания матери. — Родион Георгиевич, обратите внимание: ваши племянницы пренебрегают хорошими манерами. — Дядя, она первая начала! — закричали хором малышки. — Вот погодите, возьмусь за вас, — погрозил им Ванзаров. Софья Петровна только всплеснула руками: — Чего хочу от детей, когда единственный мужчина в доме выходит к чаю в халате! — Извини, Софья, мне телефонировали. Как назло, опять раздались трели телефонного аппарата. — Да что же такое? Это дом или приемное место?! — воскликнула Софья Петровна, в гневе швырнув чайную ложечку. Дочки притихли. Из гостиной вышла Глафира и ехидно преподнесла: — Опять тебя, барин, к ящику кличут. Нет нам покоя, сиротинушкам… Воспоминания сотрудника петербургской сыскной полиции ротмистра Джуранского Мечислава Николаевича Помирать буду — не забуду тот день. Не поверите, Николай, ничего похожего больше не припомню. Во 2-м участке я оказался, можно сказать, случайно. У меня ведь еще дела имелись на расследовании. Скажем, в конце прошедшего года на хозяйку большой квартиры по 1-й линии, вдову Семову, было совершено дерзкое нападение. Неизвестные злоумышленники средь бела дня взломали входную дверь и вынесли золотых и серебряных вещей на тысячу восемьсот рублей, а процентных бумаг и денег на четыре тысячи триста рублей. Как раз собирался приказать околоточным проверить, не появился ли на участке новый скупщик краденого. Только переступил порог, как вдруг слышу: из глубины вопль, буквально нечеловеческий. Был свидетелем, как лошадь тонула в прорубе и ржала от ужаса, как в газетах пишут. Так скажу вам, Николай, что крик этот был пострашней того ржания. Даже меня, кавалериста, мороз по коже пробрал. Спрашиваю у городового, что у печки греется: — Что там происходит? Балакин, видно, законную рюмку принял, разомлел и ласково так отвечает: — Самоварка дурит, вашбродь. Я, признаться, не расслышал, говорю: — Это кто же самовар в участок приволок? — Господин пристав, кто ж еще… — Балакин, а чего к печке жмешься? — Все Самоварка проклятая. Пока везли, продрог до костей. — А где нашли? — На 3-й линии, у 5-го дома. И тут я соображаю, что жертву нашли довольно близко от дома известного профессора, которого мне арестовать не разрешили. Опять завопила. Меня аж передернуло. Помню, что пристав — известный любитель пускать в ход кулаки без всякого повода, как бы не переусердствовал. — Щипачев с ним в арестантской работает? — К доктору отнесли. Только не господин это, а барышня. Одно слово: Самоварка. Надо проверить, что за странность творится. Дверь в медицинскую распахиваю без стука и с порога сразу: — Что тут происходит? — Здравия желаю, господин ротмистр! — пристав мне козыряет. Спрашиваю с него: — Вы над кем тут измываетесь? — Да как можно! Утром делал обход участка лично и вот нашел барышню, всю ночь в снегу провела. Бедная Наденька Толоконкина! — Откуда знаете ее, Щипачев? — Да как же не знать, когда это нашего василеостровского купца Поликарпа Семеновича Толоконкина дочка. Его лавка на моем участке расположена. Широкой натуры человек, богобоязненный и в дочурке души не чает. Такая беда! И как ее угораздило? Родители, видать, всю ночь не спали, с ума сходят, дочку ждут. Надо бы сообщить им… — Успеется, — говорю. — Как же она ночь на улице провела и не околела? — Чудо, не иначе, — отвечает пристав. — Ее ведь и снегом присыпало, дворник заметил. Возможно, выпила… Доктор Борн ложку об стол как швырнет и заявляет: — Не говорите глупостей, от нее даже не пахнет. — Выжила на морозе без алкоголя, — говорю, — и за это ее городовой Самоваркой прозвал? Позвольте взглянуть… Тут язык у меня и отнялся. Борн спрашивает: — Мечислав Николаевич, с вами все в порядке? Да какой тут порядок может быть! Это ж… Но нельзя же ее при Щипачеве Рыжей, то есть филерской кличкой, назвать. Помалкиваю. — У пациентки calor mordax [20] , — сообщает Борн. — Сердце не выдержит. — Лихорадка? — спрашиваю. — Не думаю. Такой жар бывает, если в организме больного происходит стремительный процесс. Или… — Что «или», доктор? — Или она находится под действием наркотического средства. Щипачев горестно вздыхает, чего от него никак не ожидал: — А еще Надежда Поликарповна выкрикивала слова странные. — Какие еще слова? — Просила напоить ее соком луны, требовала, чтобы огонь шел за ней, и призывала… Ох, не могу… — Здесь все свои, пристав. — Войти в нее молодое божество. Только это между нами, прошу вас. У нее уважаемая семья… Отец староста прихода. Тут Борн приподнимает край простыни: — Явный признак возбуждающего средства. Кстати, любопытная деталь, обратите внимание… Ничего не напоминает? Вижу: на груди барышни блестит черная звездочка. Щипачев выглядывает у меня из-за плеча и говорит: — Что же это делается! В такой семье, и эдакая напасть. До чего же дочка Поликарпа Семеновича докатилась! Связалась с вероотступниками. Или того хуже, с поляками. — С чего вы взяли? — спрашиваю. — А креста на ней нательного не было, — отвечает пристав. Не знаю, до чего наша беседа дошла бы, Борн уже зубами скрипел, как вдруг в медицинскую ворвалась гостья нежданная. Шубка расстегнута, шляпка набекрень, лицо укутано кружевным платком, только глазки светятся. — Помогите! Спасите! — вопит. Увидела тело на лежанке, закричала о помощи и бросилась в коридор, мимо расставленных рук городового Балакина. — Щипачев, что творится в участке? — спрашиваю. Пристав побагровел: |