Книга Владычица магии [= Создатели чуда ], страница 19 – Дэвид Эддингс

Силк широко улыбнулся и низко поклонился, не слезая с седла. Потом взмахнул рукой, и все медленно направились вперёд мимо кипящего от гнева мимбратского рыцаря. После того как проехала последняя вьючная лошадь, легионеры выстроились поперёк дороги, отсекая мимбратов.

– Неплохой человек, – заметил Бэйрек. – Не очень-то я высокого мнения о толнедрийцах, но этот совсем другой.

– Едем быстрее, – поторопил господин Волк, – не стоит дожидаться, пока рыцари помчатся по нашим следам.

Они пустили лошадей в галоп и скоро оставили далеко позади рыцарей, занятых прямо посреди дороги горячим спором с командиром легионеров.

На ночь они остановились в толнедрийской гостинице с толстыми стенами, и, может быть, впервые в жизни Гарион пошёл мыться без напоминаний и приказов тёти Пол. Хотя накануне ему не удалось принять участие в драке, он почему-то ощущал, что весь залит кровью или чем-то похуже. Раньше юноша не понимал, как ужасно может быть изуродован человек в ближнем бою. Вид обезглавленного трупа с вывалившимися внутренностями наполнил его глубоким стыдом перед зрелищем омерзительно обнажённых секретов человеческого тела.

Гарион чувствовал, что выпачкан с ног до головы. Он снял всю одежду и даже, не подумав, серебряный амулет, подаренный господином Волком и тётей Пол, уселся в дымящуюся ванну, где начал яростно скрести кожу жёсткой щёткой и едким мылом, стремясь уничтожить воображаемую грязь вместе с кожей.

Следующие несколько дней они продвигались на юг, останавливаясь только в расположенных на равном расстоянии толнедрийских гостиницах, где присутствие легионеров с жёсткими лицами служило постоянным напоминанием о том, что безопасность путешественников, ищущих приюта, находится под охраной воинов толнедрийской империи.

На шестой день после схватки с разбойниками лошадь Леллдорина захромала.

Дерник и Хеттар под наблюдением тёти Пол провели несколько часов, готовя зелье на маленьком костре у обочины и накладывая горячие компрессы на ногу животного, пока Волк кипел от негодования на задержку. К тому времени, как конь мог продолжать путь, все поняли, что никак не успеют добраться до следующей гостиницы до наступления темноты.

– Ну, Старый Волк, – сказала тётя Пол, после того как все уселись в сёдла, – что теперь делать? Ехать всю ночь или пытаться найти ночлег в лесу?

– Ещё не решил, – коротко ответил Волк.

– Если не ошибаюсь, недалеко есть деревня, – вставил Леллдорин, – правда, очень бедная, но что-то вроде постоялого двора имеется.

– Звучит не очень заманчиво! – покачал головой Силк. – Что ты имеешь в виду?

– Хозяин этих владений очень скуп и взимает огромные подати. Людям остаётся очень мало, и постоялый двор крайне убогий.

– Придётся ехать, – вздохнул Волк и погнал коня быстрой рысью.

Когда они подъехали к деревне, низко нависшие облака начали расходиться, в разрыве проглянуло бледное солнце.

Деревня оказалась ещё хуже, чем предсказывал Леллдорин. Полдюжины оборванных нищих стояли в грязи у околицы, протягивая ладони и слезливо умоляя о милостыне.

Из щелей убогих лачуг медленно вытекали тонкие струйки дыма – печных труб на крышах не было. Тощие свиньи рылись в грязи; вонь стояла ужасающая.

Похоронная процессия уныло пробиралась к кладбищу, расположенному на другом конце деревни, по заваленной мусором улочке. Тело, завёрнутое в рваное коричневое одеяло, несли на доске, а жрецы Чолдана, бога арендов, в богато расшитых рясах пели древний гимн, в котором упоминалось о войне и мести, но ничего не говорилось об утешении и покое.

Провожая мужа в последний путь, вдова с бесстрастным лицом и мёртвыми сухими глазами молча прижимала к груди хнычущего младенца.

На постоялом дворе отвратительно пахло прокисшим пивом и гнильём. Пожар уничтожил часть общей залы, обуглив и закоптив низкий потолок. Зияющую дыру в сожжённой стене завесили грязной мешковиной. Врытый в земле очаг нещадно дымил, а хозяин, тощий коротышка со злобным лицом, грубил и ворчал.

На ужин он подал только блюда с водянистой кашей – смесью репы с ячменём.

– Великолепно! – иронически заметил Силк, отталкивая нетронутую порцию. – Ты меня просто удивляешь, Леллдорин. Страсть твоя бороться с несправедливостью, кажется, не распространяется на здешние места. Могу ли я предложить нанести следующий визит владельцу этого поместья? Кажется, по нему уже давно петля плачет!

– Не представлял, что всё настолько плохо, – тихо отозвался Леллдорин, озираясь, как будто впервые увидел происходящее. Ужас, смешанный с отвращением, ясно вырисовывался на открытом лице.

Гарион, с трудом сдерживая дурноту, встал.

– Пойду лучше прогуляюсь, – пробормотал он.

– Только не слишком далеко, – предупредила тётя Пол.

Воздух на улице был чуть почище, Гарион осторожно пробирался к околице, пытаясь не очень измазаться.

– О, господин, – умоляюще прошептала маленькая девочка с огромными глазами, – нет ли у вас корочки хлеба?

Гарион беспомощно взглянул на неё.

– Прости…

Он порылся в карманах, ища, что бы ей дать, но ребёнок, заплакав, отвернулся.

В изрытом копытами поле, расстилающемся за источающими гнусный запах улицами, оборванный мальчишка, почти ровесник Гариона, пас несколько коров с торчащими рёбрами, наигрывая на деревянной дудочке. Душераздирающе чистая мелодия плыла, никем не замеченная, над крышами убогих хижин, чернеющих в косых лучах заходящего солнца. Пастушок увидел Гариона, но продолжал играть Глаза их встретились на миг; оба будто молчаливо признали друг друга, но не сказали ни слова На опушке леса, за полем, появился всадник в тёмном одеянии с капюшоном, на чёрной лошади и остановился, повернувшись лицом к деревне. Было в нём что-то зловещее, но одновременно смутно-знакомое. Гариону почему-то показалось, что он должен знать этого всадника, но, хотя юноша мучительно пытался вспомнить имя, оно всё ускользало и ускользало… Гарион долго глядел на чёрного всадника, невольно обратив внимание на то, что ни он, ни лошадь не отбрасывают тени, стоя при этом в свете угасающего солнца.

Где-то глубоко в мозгу, казалось, мучительно шевелилась ужасная болезненная мысль, но он, будто очарованный, не двигался с места. Не стоит ничего говорить тёте Пол или остальным об этой странной фигуре на опушке, потому что и сказать нечего; стоит отвернуться – и он всё забудет.