Книга Я - судья. Кредит доверчивости, страница 66 – Павел Астахов, Татьяна Устинова

Никита принес таз из ванной, пристроил его под монотонной капелью и, засучив рукава, тряпкой стал собирать воду.

Я попробовала представить на его месте Троицкого и улыбнулась.

— Смешно? — заметив мою улыбку, спросил Никита, продолжая орудовать тряпкой. — А я, между прочим, в цирк вас хотел позвать, с Сенькой…

— Сенька с Наткой, — вздохнула я. — Она его в последнее время ни на шаг от себя не отпускает. А мне цирка и дома хватает.

Говоров в последний раз отжал тряпку, отбросил ее в угол и решительно направился к выходу.

— Ты куда? — без особого интереса спросила я.

— На кудыкину гору, — буркнул он, захлопнув за собой дверь.

Я принялась изучать инструкцию к краске, мелким шрифтом набранную на этикетке. Она обещала «плотную укрывистость, экологичность и долговечность красочного покрытия».

В прихожей хлопнула дверь, вернулся Говоров.

— Мне никто не открыл, — сообщил он.

Мы помолчали минуту — я, продолжая читать этикетку и стараясь не зареветь, он — словно собираясь с духом, чтобы что-то сказать.

— Хорошая краска, спасибо, — сказала я наконец. — Надеюсь, когда-нибудь пригодится.

— Слушай, переезжай ко мне. — Никита произнес это так буднично, будто предложил чаю попить. — Правда, переезжай… С такой соседкой ловить нечего, — кивнул он на потолок.

— А с тобой… — я пристально посмотрела ему в глаза. — С тобой что мне ловить?

Он смутился, отвел взгляд и отошел к окну.

— Извини… — Говоров потарабанил по подоконнику пальцами. — Я не подумал. Со мной действительно ловить нечего. Никаких перспектив, одно разбитое корыто.

Он покосился на таз, в который с размеренностью метронома капала вода, и, чеканя шаг, пошел к выходу.

— Никит, я совсем не то хотела сказать…

Ответом мне стала с грохотом захлопнувшаяся дверь.

Я действительно не то хотела сказать. Я пошутила… По-дурацки, но пошутила.

Я бросилась догонять Никиту, но у двери остановилась.

В конце концов, почему Троицкий только для того, чтобы со мной поужинать, предлагает замужество, а Говоров хочет, чтобы я к нему переехала, не уточнив, на каких основаниях…

Я развернулась и побрела в комнату.

Привычно набрав номер аварийной службы, я довольно скандально сообщила, что у меня потоп, и если в доме немедленно не начнется капитальный ремонт — «уж поверьте, я знаю, что с этим делать»…

Через неделю у нас начали менять трубы, проводку и красить стены в подъезде. Наверное, это не имело никакого отношения к моему звонку — просто время пришло, — но мне почему-то казалось, что это моя заслуга.

Никита не звонил и не приходил. В суде я его тоже не видела.

За эту неделю я вдруг поняла, что готова переехать к нему безо всяких на то оснований. Во всяком случае — юридических.

Мне достаточно того, что я думаю о нем каждый день…

А одну фиалку засушила между страницами «Вестника РГГУ», как старорежимная барышня.

* * *

Они сидели за стеклянной перегородкой вдвоем — Влад и его сестра Ольга.

Приставы охраняли их, словно опасных преступников. Впрочем, преступниками они еще не были, следствию предстояло доказать это в гласном открытом судебном процессе. Презумпция невиновности распространялась на всех. Для Лены, несмотря на обязанность судьи быть объективной и беспристрастной, это было очевидно, но по-человечески свой вердикт она уже вынесла: «Виновны!»

У Натки, напротив, явно теплилась надежда на то, что произошло какое-то досадное недоразумение и ее Влада вот-вот освободят. Она не растаяла, даже когда Тишко и Максимову ввели в зал суда и, запустив в стеклянную будку, сняли с них наручники, выставив усиленный караул.

Наташка старалась не смотреть на Влада, но постоянно чувствовала на себе его сверлящий, пристальный взгляд.

— У него еще совести хватает пожирать тебя глазами! — тихо возмутилась Лена, впервые присутствовавшая на суде как зритель, а не как судья.

Еще в зале в качестве вольных, но равнодушных слушателей сидели Таганцев и Говоров, а также журналисты, потому что процесс был открытым и в какой-то степени показательным. Председательствующий судья Таранов вынес такое определение еще в предварительном заседании, разрешив присутствовать всем желающим СМИ.

Нате почудилось — с нее кожу сдирают, когда в зал вошел оператор с камерой.

С одной стороны, да — аферистов надо разоблачать публично, чтоб другим неповадно стало, но в этой истории было столько личного, столько сокровенного и болезненного для Натки, что у нее от этой «показательности» защемило сердце.

Таганцев, сидевший позади, ободряюще тронул ее за плечо.

Говоров, войдя в зал, подмигнул — держись, мол, — и присоединился к журналистам, сидевшим с диктофонами и блокнотами наготове.

Кажется, с Леной у них произошел какой-то конфликт, потому что сестра сделала вид, что не замечает Никиту.

Справа сидела Ася — алый цвет губ, высокие шпильки и глубокое декольте словно усиливали ее торжество — уж она-то на Тишко смотрела в упор, насмешливо и вызывающе.

Другие пострадавшие девушки выглядели скромнее, а некоторые из них и вовсе — потерянно и несчастно. Всех их во время расследования признали потерпевшими, и теперь им предстояло выступить на стороне обвинения, высказать свои претензии в суде.

Жертвы Ольги Максимовой казались смущенными. Как же, их — мачо и сердцеедов — развели как глупых мальчишек. Впрочем, из семерых только два тянули на мачо, остальные выглядели как примерные семьянины, в первый и единственный раз «сходившие налево». Теперь и они проходили как потерпевшие от мошеннических действий сестрицы Влада.

Ольга откровенно усмехалась, глядя на них.

— Девчонок еще можно понять, — словно читая Наткины мысли, проворчал сзади Таганцев. — Но мужики-то… У этой стервы сто пятьдесят девятая статья на лбу крупными цифрами написана…

— Прошу всех встать! Суд идет! — прервал его тираду голос секретаря.

Из судейской комнаты в зал в черной мантии вошел Игнат Аркадьевич Таранов — высокий, сухощавый, с глазками-буравчиками, под взглядом которых, как утверждала Лена, говорили правду самые отъявленные, самые опасные преступники.

Натка встала, ощущая в коленях дрожь.

— Не дрейфь, — шепнула Лена. — А главное, в показаниях не запутайся.

У Натки от ужаса вспотели ладони, она почему-то совсем забыла, что ей придется выступать на стороне обвинения, а не отсидеться сторонним наблюдателем. Захотелось удрать из зала суда, как в детстве из комнаты, где по телевизору шел страшный фильм с выстрелами и криками.

Словно почувствовав этот ее порыв, Лена крепко взяла сестру за руку, забрала сумку и выставила ногу, отрезав путь к бегству.