Онлайн книга «Любовь — всего лишь слово»
|
— Оливер! Я все время говорю такие вещи, которые не хочу говорить. — Извини, я безобразно веду себя. Я все время говорю такое, чего сам не хочу говорить. — И я. Представь себе, и я тоже! Все время! Может, ты и прав, что у нас будет любовь. Но это было бы ужасно! — Нет же, нет. Однако я хочу сказать тебе сразу же: таким, как Энрико, я для тебя никогда не буду! Я тебя не поцелую и даже не притронусь к тебе, пока мы не полюбим друг друга по-настоящему. Она снова отворачивается и тихо говорит: — Это самые прекрасные слова, которые мне когда-либо говорил мужчина. 10
Сейчас она на меня не смотрит. Она отвернула голову в сторону и так и лежит. В профиль она еще красивей. У нее совсем маленькие ушки. Одни такие ушки способны свести с ума… — Вот так-то, — говорю я. — That's the whole story [73] . В течение тринадцати лет моя любимая тетя Лиззи все прибрала к рукам. Сегодня она королева. Она лупит моего предка. Она решает что и как. А папаша всего лишь марионетка. Что он из себя представляет как человек, видно из того, как он обращается со своими сотрудниками. Жестоко. Абсолютно безжалостно. За малейшую провинность: You are fired! [74] Это типично для таких людей. Безвольное послушание женщине, а в своем окружении тиран. Но подлинный хозяин фирмы «Мансфельд» на сегодняшний день — впрочем, почему на сегодняшний? Уже давно — Лиззи Штальман. Кстати, неплохая фамильица для дамы [75] ? Я уверен, что она еще тогда здорово приложила руку к махинациям с налогами. Из-за нее они не взяли меня с собой в Люксембург. Ясно тебе? Из моей матери она уже сделала развалину. Моего отца она уже полностью подчинила. И только я ей еще мешал. — Бедняжка Оливер, — говорит Верена и смотрит на меня. — Бедняжка Верена, — говорю я. — Бедняжка Эвелин. Бедняжка мама. Бедняжки все люди. — Это ужасно. — Что? — То, что мы на самом деле так похожи. — Что же тут ужасного? Я сейчас скажу нечто смешное, нечто абсурдное. Сказать? — Да. — Ты — это все, что у меня есть на свете, и все, во что я верю, и все, что я люблю, и все, ради чего я хотел бы быть порядочным, если смогу. Я знаю, мы с тобой могли бы быть страшно счастливы вдвоем. Мы… — Перестань! — Твой ребенок стал бы и моим… — Прекрати! — И никогда, никогда, никогда один из нас не стал бы обманывать другого. Мы все бы делали вместе: ели, путешествовали, ходили на концерты, засыпали, просыпались. Завтра тебя выпишут. Ты придешь в воскресенье в три на нашу башню? — Если смогу. — Если не сможешь, то дай мне знать в субботу сигналом. В одиннадцать часов. Три коротких. Если не сможешь. И три длинных, если сможешь. — О Боже. — Что значит «о Боже»? — Ведь я же на двенадцать лет старше! — Она долго и пристально смотрит на меня. — Оливер… Оливер… знаешь, что странно? — Что? — Что я, несмотря на все, счастлива. — И я, и я тоже! — Да, но у меня это впервые в жизни. — Она выдвигает ящик тумбочки. — Посмотри, — говорит она, — до чего я уже докатилась. До какой степени рехнулась! Я заглядываю в ящик. Там лежит фонарь и маленькая брошюрка. Я читаю надпись на обложке: АЗБУКА МОРЗЕ. — Мы оба сумасшедшие, Оливер! — Конечно. — И мы горько заплатим за то, что делаем. — Конечно. — Счастливых судеб не бывает. — Конечно, конечно, конечно, — говорю я и наклоняюсь, чтобы поцеловать ее чудесные губы, но как раз в этот момент раздается стук в дверь, и тут же в комнату входит сестра Ангелика, улыбающаяся, фальшивая и похотливая. — Вам пора идти, сударь. Ваша сестра еще очень слаба. — Да, — соглашаюсь я, — правильно, мне пора уходить. (Хотя бы из-за уговора с господином Хертерихом.) Сейчас уже половина двенадцатого. Я встаю, целую Верену по-братски в щечку и говорю: — Пока, малышка! — Пока, малыш! — Чему вы улыбаетесь, сестра Ангелика? — спрашиваю я. — Ах, — отвечает она с улыбкой мадонны, за которую я ей с удовольствием дал бы в зубы, — я всегда бываю так растрогана, когда вижу, что братья и сестры так привязаны друг к другу. Я иду к дверям. И еще раз оборачиваюсь. — Всего хорошего, — говорит Верена, — и спасибо за цветы. При этом она делает рукой движение, которое окаянная сестра не замечает. Но я знаю, что это за движение. Таким движением Верена положила мне на губы ладонь еще в тот вечер, когда мы искали браслет и я хотел поцеловать ее в своей машине. Я тоже коротким движением прикасаюсь рукой к губам. Сестра Ангелика и этого не заметила. Она уставилась на свою пациентку, как питон на кролика. Верена задвигает ящик тумбочки. Не смешно ли, что карманный фонарик и брошюрка с азбукой Морзе способны чуть ли не свести человека с ума от счастья? — Бывайте, сестричка, — говорю я. И выхожу из комнаты, как человек, принявший пять двойных порций виски. 11
Взрослые! Мы обращаемся к вам! Скажите — разве любовь преступление? Вы удивленно покачаете головой. Но почему же тогда вы осуждаете любовь пятнадцатилетней к восемнадцатилетнему? Небывалый переполох! Небывалое возмущение! Ведь в пятнадцать и любви-то еще не бывает. У вас, глупые девчонки, впереди еще столько времени для любви, да и откуда вам знать, что такое любовь. Всыпать вам как следует — вот что нужно! А что ты станешь делать, если схлопочешь себе ребенка? Только так вот вы с нами и разговариваете! Еще бы: вы относитесь к нам с таким пониманием. И мы должны быть благодарны, что у нас такие милые родители и такие чудесные учителя. Ни черта у нас нет! Нет у нас ничего! Никого! И вот двое из нас находят друг друга. А вы? Что делаете вы? Вы поскорее отрываете нас друг от друга… |