Книга Сонька. Конец легенды, страница 129 – Виктор Мережко

— Чушь, — скривил губы банкир. — Никакой беременности я не заметил. Более изящной фигурки я не встречал.

— Вы даже успели оценить ее фигурку? — вскинула брови княжна.

— В общем, да. У нее действительно красивая фигура.

— Наверное, соглашусь. Михелина прекрасно сложена.

— Вы с ней знакомы? — удивился Крук.

— А по-вашему, по какой причине я здесь?

Андрей не стал слушать их болтовню, посмотрел в сторону гуляющей на бульваре публики и вдруг замер.

Нет, он не мог ошибиться. Это была Михелина. Она пронеслась мимо кафе в пролетке и скрылась за углом.

— Вы видели? — прошептал князь, глядя на кузину. — Я ее узнал. Она.

— Кто? — не поняла та.

— Михелина.

— Господь с тобой, кузен. Миха арестована, она за решеткой.

— Нет, я не мог ошибиться! — Андрей перевел взгляд на банкира. — Возможно, что Михелина не в тюрьме?

— В Одессе все возможно, — засмеялся тот. — Возможно даже влюбиться с первого взгляда, не думая о последствиях.

— У вас, кажется, такое случалось, и не однажды? — не без ревности спросила Анастасия.

— Разве я сказал, что нет?.. Хорошо, что не однажды. Потому что, не уколовшись хоть раз, вряд ли будешь знать, что такое боль.

Табба прикатила к Театру оперетты в закрытой черной карете. Отпустила извозчика и неторопливо стала подниматься по ступеням ко входу. Одета она была в изящное платье, на голове кокетливо держалась небольшая шляпка, с которой на лицо падала небольшая тонкая кисея.

Николай Изюмов издали не признал бывшую приму, а когда та приблизилась к нему на расстояние каких-нибудь десяти шагов, напрягся, замер, побледнел.

— Мадемуазель?.. Не верю своим глазам-с…

— Не верьте и дальше, — сухо ответила она, спросила: — Гаврила Емельяныч уже у себя?

— Доложить?

— Не надо, он меня ждет.

Гаврила Емельянович встретил Бессмертную спокойно и едва ли не холодно. К руке прикладываться не стал, показал на стул:

— Присядьте, мадемуазель.

— Благодарю.

Табба села, и некоторое время директор и актриса молча изучали друг друга.

— Предупредите вашего швейцара. Гаврила Емельянович, чтоб поменьше распространялся о моем визите к вам, — начала разговор девушка.

— Уже предупреждал, но не будет лишним, если предупрежу еще раз, — кивнул тот и спросил: — Скажите, мадемуазель, кто из троих сумасшедший?.. Господин Гришин, вы или ваш покорный слуга?

— Гарантировать ваше или господина Гришина душевное здоровье не могу. За свое же ручаюсь, иначе я не была бы здесь.

— Значит, история с черным бриллиантом — не блеф?

— Истории, Гаврила Емельянович, пока нет. Есть лишь увертюра. Остальное в наших руках.

Филимонов откинулся на спинку стула, снова внимательно посмотрел на гостью.

— Вы желаете выйти на сцену?

— Да.

— В какой вещи?

— В «Летучей мыши». Ее в репертуаре уже нет, но я хорошо помню свою партию.

— Но публика забыла и оперетту, и вас.

— Думаю, в Петербурге есть немало театралов, которые не только помнят меня, но и сочтут мое появление на сцене истинным подарком.

— А если подарок не случится?

— Вы не уверены в себе?

— В вас.

— Я в себе уверена. Если же, Гаврила Емельянович, вы не уверены в способности решиться на подобное, мне остается раскланяться и забыть о нашем разговоре.

Директор подошел к двери, удостоверился в том, что она плотно заперта, вернулся на место.

— Бриллиант при вас? — поинтересовался он.

— Нет.

— Где он?

— В надежных руках.

— В руках следователя?

— Вас это беспокоит?

— Весьма. Камень ведь в итоге должен стать моим?

— Он станет вашим. Но только после премьеры.

— Вы мне не доверяете?

— Так же, как и вы мне.

— А если господин Гришин не пожелает отдавать его мне?

— Бриллиант будет при мне.

— Значит, будем торговаться.

— Не вижу смысла.

— Тем не менее… Чтобы избежать сюрпризов, я получаю «Черный могол» перед началом представления. Понятно, коль публика уже в зале, я не смогу отменить спектакль и таким образом нарушить нашу договоренность. Вы согласны, сударыня?

— Надо подумать.

— Думайте. Но это мое последнее слово. Слишком велик риск.

— Чей?

— Мой. В случае провала затеи я могу лишиться не только театра, но и репутации!

— Провала не будет.

— Надеюсь. Однако мне необходимо подготовить общество не только афишами, газетами, но создать вокруг будущего представления завесу тайны, ажиотажа. Скандала, если хотите!

— Хорошо, — кивнула бывшая прима. — Я принимаю ваше условие. Но мне важно знать, сколько времени займет подготовка спектакля.

— Думаю, месяц, два…

— Неделя!

— Мадемуазель! — воскликнул директор. — Куда вы гоните?.. Как можно за неделю подготовить подобную затею?!

— Вы представляете стоимость черного бриллианта?

— Весьма приблизительно.

— А я представляю. Он бесценен!.. На него смогут безбедно жить ваши дети, внуки, правнуки!

— Так оставьте его себе!

— То есть вы не желаете, чтоб он стал вашим?

— Желаю!.. Весьма желаю! Но вы меня шантажируете!

— Я покупаю вас, Гаврила Емельянович. И вас, и театр.

Директор подошел к актрисе почти вплотную, наклонился к ней, негромко и внятно произнес:

— Вы ведь знаете, что вас в любой момент могут арестовать?

Она выдержала его взгляд, спокойно ответила:

— Вы хотите сдать меня полиции?

— Нет, я хочу сказать, что, покупая меня и театр, вы в то же время подвергаете риску мою свободу. Арестовав вас, полиция непременно накинет наручники и на мои запястья также. Арестует меня как вашего сообщника.

— Еще не поздно отказаться.

— Если я откажусь, мадемуазель, то через десять минут сюда прибудут жандармы и ваш спектакль будет продолжаться в совсем другом месте… Будучи же игроком по натуре, я все-таки пускаюсь в авантюру и стану смиренно ждать, какой сюрприз приготовила мне судьба в этот раз.

Табба поднялась.