Книга Сонька. Конец легенды, страница 152 – Виктор Мережко

Андрей не ответил, покинул тамбур и, придерживаясь руками за стенки, двинулся к своему купе.

Полицмейстер был крайне удивлен и даже польщен визитом столь высокого столичного гостя. Принял из рук Улюкая визитную карту, поизучал ее, с почтением положил на свой стол.

— И что же привело товарища секретаря Государственной думы в наш тихий провинциальный городок?

— Не такой уж и тихий и не такой уж и провинциальный, — ответил с вежливой улыбкой Улюкай, усаживаясь.

— По сравнению со столицей — провинциальная дыра! — воскликнул Аркадий Алексеевич, располагаясь напротив. — При утверждении на должность полицмейстера я имел удовольствие созерцать всю вашу содомскую вакханалию!.. Даже под несущийся автомобиль едва не угодил! — полицмейстер громко расхохотался воспоминаниям, затем быстро умолк, заглянул в визитную карту. — Так по какой надобности вы пожаловали ко мне, господин Валеев?

— Дело довольно деликатное. И необычное, — Улюкай внимательно посмотрел на Соболева. — Вам ведь, господин полицмейстер, известно, что в вашем городе скрывается знаменитая воровка Сонька Золотая Ручка?

— Вот те на!.. Неужели эта прохиндейка умудрилась обчистить какого-нибудь депутата?

Вор оценил шутку чиновника, улыбнулся:

— Депутата — нет. А вот друга депутата обчистила! Причем по-крупному.

— Когда ж это она умудрилась?.. Она ведь почти шесть лет коптилась на Сахалине!

— Сонька на Сахалине, дружки на воле. Вот и умудрилась.

— Да, подобная публика на все способна! — Соболев насмешливо посмотрел на гостя. — Полагаете, она вернет украденное?

— Во-первых, нужно как следует наказать стерву. А во-вторых, сама не вернет, а вот на подельников повлиять сможет.

— И вы, значит, желаете, чтобы я немедленно поймал воровку?

— Чем быстрее, тем лучше.

— А как вы себе это представляете? — удивился Аркадий Алексеевич. — Мы почти месяц бегаем за этой поганкой, а результата почти никакого. К нам на подмогу даже следователи из Петербурга прибыли!

— Но дочку-то вы поймали?

— Но не Соньку же!

— Выпустите дочку, поводите по улице под присмотром, глядишь, и на Соньку вырулите.

— Э, нет, — погрозил пальцем полицмейстер. — Подобный фокус мы уже проделали с ее папашкой, и второй раз такая акула вряд ли пойдет на подобного живца.

— А вы попробуйте. Чем вы рискуете?

— Чем рискую? — переспросил полицмейстер. — Ну, хотя бы тем, что воровская шобла вряд ли упустит шанс дюбнуть дивчину. А уж двоих потом их черта с два найдешь.

— В Одессе плохая полиция?

— В Одессе хорошие воры. На себе еще не почувствовали?

— Пока не довелось.

— И не приведи господь, чтоб такое случилось. Будете бежать до столицы быстрее паровоза!

Улюкай поднялся.

— Жаль, что мы не нашли общего языка.

Соболев с иронией окинул его взглядом.

— Может, это и хорошо? А то ведь потом разберись, кто больше молотил этим общим языком, — поднялся проводил гостя до двери. — Получается, других вопросов у вас ко мне нет?

— Получается, что нет.

— Серьезные, видать, дела решаются в Думе, если господ депутатов так волнует судьба воровки. Даст Бог, наведете наконец порядок в многострадальной России-матушке. А то все бардак да бардак. Надоело, господа!

Возле двери пожали друг другу руки, и Улюкай покинул кабинет.

С одесскими ворами Улюкай повстречался в тот же вечер.

Он пешим направлялся в сторону отеля, в котором остановился, как вдруг его догнала закрытая карета, дверца которой распахнулась, и из нее высунулся не кто иной, как Сёма Головатый.

— Как дышится уважаемому гостю одесским воздушком?

— Отлично дышится, — ответил петербургский вор.

— А мы прямо-таки испереживались за вас. Разве ж можно с таким видом ходить по этому уркаганскому городу? Садитесь, мы как раз в вашем направлении, а то не дай бог прирежут.

— Я сам кого угодно прирежу, — засмеялся Улюкай.

— Что верно, то верно, уважаемый: або коняка сдохнет, або цыгана повесят! Залезайте, бо вже застоялись ждать.

Улюкай поднял ногу на ступеньку, нырнул в карету, и вдруг увидел здесь, кроме Сёмы, еще двух байстрюков с ножами наголо.

Дернулся было обратно, но его крепко придержали.

— Не дергайся, дядя, а то об ножик нечаянно порежешься! — посоветовал Головатый.

Кучер ударил по лошадям, и карета понеслась в чернеющую даль узкой улицы.

Когда через час с лишним экипаж остановился в голой степи, было совсем темно, а над степью висела луна.

Улюкая вытолкнули из кареты. Из-за связанных за спиной рук он едва не свалился, но устоял. Следом на землю сошли одесские воры во главе с Сёмой Головатым, окружили со всех сторон столичного гостя.

— Так зачем вы все-таки делали визит к господину полицмейстеру, уважаемый? — поинтересовался Сёма, трогательно вытерев кровь на губе Улюкая.

— Я уже ответил, — буркнул тот. — Пробовал выдернуть дочку Соньки.

— А Сонька — это та самая дурочка, что ходит по улицам и смешит весь одесский народ?

— После Фиры я ее больше не видел.

— Зато видели мы. Дама, которую даже сумасшедшей нельзя называть, не то что Сонькой. — Головатый достал из кармана штанов визитку Улюкая, поднес к его лицу. — Если скажете, что это вещь не ваша, то вы меня сильно рассмешите.

— Моя.

— А говоришь, что вор?

— Вор Улюкай.

— Сука и кашалот вы, уважаемый, а не вор. Воры — народ честный, они никогда не направят свои штиблеты в такое гиблое место, которое прозывается Думой. В Думе людей убивают, а мы их учим правильно жить, — Сёма посмотрел на сообщников, вздохнул. — Ну, что?.. Отпустим пакостника или сделаем из него фаршмак?

— Пусть себе чешет, — махнул один из них. — Может, и правда был когда-то вором, а теперь вот ссучился. Дорога ровная, небо светлое — нехай поблукает да прикинет за жизнь.

— Я бы вас, уважаемый, прирезал, — сказал Сёма, — но народ возражает. А я свой народ уважаю, — развернул Улюкая к себе спиной и сильно толкнул ногой в зад. — И передай своим депутатам, что им дорога в Одессу зачинена!

Воры уселись в карету, кучер стеганул по лошадям, и экипаж умчался в лунную ночь.

Улюкай постоял в беспомощной злобе, затем побежал следом за каретой, выкрикивая ругательства, остановился и принялся яростно, со стоном рвать веревки, которыми были связаны руки.

Вечером перед входом в театр играл оркестр, носились разносчики газет и афиш, зазывая публику на спектакль: