Онлайн книга «Сонька. Конец легенды»
|
Табба неожиданно метнулась в сторону, однако офицер придержал ее: — Стоять, сударыня. — И махнул полицейским за кулисами. — Взять под стражу! На сцену с двух сторон вышли несколько полицейских, довольно обходительно взяли приму под руки и повели со сцены. И тут случилось нечто. Зал взорвался криками, визгом, свистом… Некоторые зрители ринулись на сцену. Их пытались остановить полицейские, толкали, сбрасывали вниз, а зал скандировал: — Позор!.. Позор!.. Позор! — Бегите, — прошептала Катенька Даше. — Меня не ждите. — А бриллиант? — Пусть будет у вас. Никому не отдавайте, — и снова подтолкнула. — Бегите же, меня не ждите! Девочка поспешно стала пробираться по ряду, наступая на чьи-то ноги, извиняясь и оглядываясь. Катенька пробиралась следом. Гаврила Емельянович перехватил прислугу в толпе, как только она вышла из зала. Отвел к стенке, спросил: — Где он?.. Давайте сюда. — Что? — не поняла Катенька. — Бриллиант… Камень. Он ведь у вас. — У меня нет никакого камня. — Врете!.. Бессмертная сказала, он у вас. Доставайте его. Где он? — Я не знаю, где он!.. Госпожа его мне не давала! — Врешь! Все врешь, дрянь! — директор оттащил Катеньку в дальний угол. — Немедленно отдайте камень! Вы отсюда живой не выйдете! Катенька сильно оттолкнула его. — Я вам уже сказала — камень не у меня! — Дрянь паршивая! — Гаврила Емельяныч стал обыскивать девушку, лихорадочно шаря по всей ее одежде. — Куда вы его спрятали?.. Где он? Признавайтесь! — Оставьте же меня!.. Никакого бриллианта у меня нет! Он у госпожи! — Твари!.. Мрази! — Филимонов продолжал обыскивать ее. — Все равно вы мне его отдадите!.. Все равно он будет моим! Катенька наконец вырвалась от него и пустилась бежать, расталкивая публику. Даша также убегала — от театра, от толпы, от полицейских. Убегала, крепко держа в руках сумочку с бриллиантом. …Бессмертную полицейские вывели из театра, даже не позволив ей переодеться. Она шагала в сценическом платье. Гордо вскинув голову, глядя на беснующуюся вокруг публику, не уворачиваясь от летящих на нее цветов, не убирая снисходительной усмешки с губ. Народ выстроился в две шеренги, многие пытались прорвать полицейский кордон, дотянуться до любимицы руками, прокричать ей что-то важное, искреннее. Табба увидела в толпе оцепеневшего Изюмова, любезно помахала ему, затем, поддерживая длинное платье, спустилась, и уже перед самой пролеткой, в которую надлежало сесть, оглянулась и натолкнулась на чей-то взгляд. Это был Икрамов. Он стоял в стороне от публики, смотрел на приму отрешенно, бесстрастно. Бессмертная с помощью полицейских шагнула в пролетку, лошади тут же взяли быстрый ход, и под восторженные крики, аплодисменты и свист кавалькада экипажей покатилась в сторону Владимирской улицы. К ночи, когда приодетая и расслабленная публика вывалилась на Дерибасовскую на ежевечерний прогулочный моцион, Сонька, голодная, измученная, уставшая, набрела на местечко в конце улицы, пристроилась на обочине недалеко от трех нищих бродяг — двух мужиков и женщины, сиплым, еле слышным голосом стала просить: — Господа, подайте копеечку на кусок хлеба и глоток воды… Сил никаких. Ноги не держат, глотка слиплась. Не пожалейте, люди добрые, копейку, ей-богу подохну. Не думала, что когда-нибудь придется просить милостыню, а вот довелось. Будьте милостивы, господа, подайте на хлеб и воду… Какая-то жалостливая дамочка бросила ей пятак, другие же проходили мимо, стараясь держаться поодаль от нищенки. — Господа, много просить не буду. Всего лишь на хлебушек и воду. Бродяги какое-то время удивленно наблюдали за новоявленной соседкой, затем решительно поднялись, направились к Соньке. — Пошла геть, гундявка! — приказала баба. — Тут место насиженное! — Мне бы поесть, — попросила та потресканными губами. — И попить… — А ты кто такая, босячка, чтоб тут сидеть и портить своим видом господам настроение! — выдвинулся вперед один из мужиков. — Я — Сонька Золотая Ручка. — Или у меня в ухе засвербило, или ты гавкнула чтось смешное? — приставил ладонь к уху мужик. — Кто ты? — Сонька Золотая Ручка. — Степан! — махнул бродяга подельнику. — Еще одна Сонька объявилась!.. Иди глянь! Степан, могучий, заросший густой грязной бородой, уставился на Соньку. — Сонька, говоришь? — Сонька, — кивнула воровка. — Та самая? — Та самая. Он неожиданно ухватил ее за шиворот, резко вздернул на ноги. — А ежели Сонька, чего милостыню клянчишь? — Моя дочка в полиции, — прошамкала Сонька. — Михелиночка. — А у меня братка в полиции!.. Игнатушка! — заржал Степан. — И что ж, потому я должен наглеть и другим жить мешать?.. Пошла отсюда, прошмандовка! — Он подхватил ее под мышки и поволок в ближнюю подворотню. — Сейчас поглядим, какая из тебя Сонька-Манька! Двор был глухой, грязный, заставленный старыми деревянными бочками. Степан с размаха швырнул на них Соньку, она сумела подняться, бросилась было бежать, но ее догнали и стали бить. Били с каким-то непонятным остервенением и радостью — ногами, кулаками, какими-то досками. Она пыталась увернуться от ударов, даже защищалась, потом скрутила свое худое слабое тельце, свернулась калачиком и лишь постанывала, пряча голову между локтей. Вскоре она затихла, бродяги удовлетворенно высморкались, отплевались и направились к своему «насиженному» месту, оставив лежать между бочек неподвижное тело женщины. Таббу определили в «Крестах» в точно такую же камеру, как когда-то ее мать, — мрачную, затхлую, узкую, с обшарпанными стенами, с протекающим рукомойником, с окошком в кованой двери. Бессмертная в бессилии и ярости мерила камеру широкими шагами из угла в угол, беспомощно смотрела на зарешеченное окошко над головой, прислушивалась к глухим голосам за дверью, вновь принималась ходить, что-то выкрикивая, царапая себе лицо, впиваясь ногтями в штукатурку. Временами она опускалась на колени, давя в себе стон. Дело Бессмертной рассматривалось в городском суде. Любопытные, газетчики, фотографы стали собираться загодя, желая любыми путями попасть на процесс. Когда наконец дверь открыли, народ туда ломанул с такой силой, что едва не снес охрану и судейских чиновников. |