Книга Дикий сад, страница 39 – Марк Миллз

— Ваша племянница разговаривала со статуями?

— С картинами.

— Напрасная трата времени. Им и сказать-то особенно нечего.

Синьора Доччи рассмеялась.

— А где Гарри?

— Отправился во Флоренцию.

— Необычный молодой человек.

— Трудные роды.

— Правда?

— Нет. Но сколько я помню, всегда был такой. Ему безразлично, что думают о нем люди. Он… он… Он просто Гарри.

— Хороший скульптор?

— Не знаю. Наверное. В прошлом году, после окончания колледжа, ему предлагали остаться на преподавательской работе.

— Тогда что-то в нем есть.

— Да, есть. Дурацкое желание потратить остаток жизни на ржавые железяки.

Адам и сам понимал, что это всего лишь дешевый выпад, месть брату за вчерашнее, но синьора Доччи посмотрела на него с интересом:

— Вы напоминаете мне молодого Криспина. Он тоже меня смешил.

Именно такой зацепки Адам и ждал.

— Хочу спросить вас о нем.

— О Криспине?

— Да. Это личный вопрос.

— О…

— Очень личный.

Она взяла новую трость, прошла к скамейке и медленно опустилась.

— Хорошо. Но с одним условием — сначала вы позволите мне задать вам личный вопрос.

— О'кей.

— Вы влюблены в Антонеллу?

— Да.

— Почему?

— Это уже два вопроса.

— Вам будет позволено задать столько же.

— Я не знаю почему. Мы едва знакомы.

— Да, верно.

— У меня нет объяснения.

— Физическое влечение — это необъяснимо.

— Тут что-то большее. — Он попытался найти подходящие слова и не сумел. — Думаю, я мог бы быть счастлив с ней.

— А если бы я сказала, что она уже сделала несчастными нескольких молодых людей?

— Я бы спросил себя, зачем вы это говорите.

— Вы не верите мне?

— Я этого не сказал. Но может быть, я еще успею не только наделать ошибок, но и остаться в живых.

— Ошибки, совершенные в любом возрасте, окрашивают жизнь навсегда. Даже если ошибок всего одна.

— Эмилио, например.

Шаг сделан, подумал он, и повернуть назад уже невозможно.

— Эмилио? — насторожилась синьора Доччи.

— Он был вашим сыном?

— Ну конечно, он был моим сыном.

— Я имею в виду… от профессора Леонарда.

Синьора Доччи отвела глаза. Какое-то время она смотрела вдаль, а когда повернулась к нему, ее глаза повлажнели от слез. Голос, однако, прозвучал ровно и бесстрастно.

— Я хочу, чтобы вы ушли.

— Ушел?

— Сегодня.

— То есть…

— Да. Я хочу, чтобы вы уехали отсюда.

В ушах застучала кровь. Ничего больше он не слышал.

— Прошу прощения, если обидел.

Она отвернулась:

— Уходите.

Кабинет выглядел так, словно здесь прошел бумажный вихрь. Адам сложил разбросанные листки в более-менее аккуратные стопки и за три раза перенес собранные материалы наверх, в свою комнату. Шок еще не прошел, и он делал все автоматически, как оглушенный. Вытащил из-под кровати чемоданы. Начал складывать вещи. Остановился. Подошел к окну. Выкурил одну за другой две сигареты.

Итак, что же дальше?

О том, чтобы возвратиться в пансион «Аморини», не могло быть и речи — слишком близко. Лучше уж снять комнату во Флоренции, пофотографировать, задержаться на денек-другой.

А Гарри?

Черт. Как же он мог забыть о Гарри. Придется подождать у дороги, пока братец вернется из города. И что ему сказать? Правду? Нет, правду нельзя. Не скажешь ведь, что без крова над головой они остались из-за того лишь, что, насмотревшись на классическую статую богини, он счел себя вправе задавать хозяйке виллы непочтительные вопросы о ее убитом сыне.

Успокаивало только одно: возможное объяснение прозвучало бы в том же стиле, что и многочисленные оправдания Гарри. Скорее всего, брат пожал бы плечами и поинтересовался, где тут ближайший бар.

Может, поехать вместе с Гарри в Венецию? А почему бы и нет? Они еще ни разу не путешествовали вместе.

Уверяя себя, что все не так уж плохо, Адам перебирал варианты, когда в дверь тихонько постучали.

— Да?

Синьора Доччи прошла к стоявшему возле камина креслу и устало в него опустилась.

— Эмилио не был ошибкой. Я прекрасно понимала, что делаю. Даже если Криспин не понимал… — Она помолчала. — Мы были влюблены. Я и сейчас чувствую силу той любви. Любви на пределе. То, что я сделала… что допустила… тогда оно представлялось совершенно естественным и правильным. Естественным и правильным с точки зрения молодости. А я была тогда очень молодой, примерно вашего возраста. Не думаю, что вы это поймете, но Эмилио стал для меня подарком самой себе, потому что я не могла быть с Криспином.

— Почему?

— Из-за денег, конечно. У него их не было, а у семьи Бенедетто они были. Много денег. Поместье переживало не самые лучшие времена. Отец очень переживал — Криспин ему нравился, — но не мог позволить нам быть вместе. — Синьора Доччи опустила глаза. — Бенедетто был хорошим человеком. Я прожила неплохую жизнь.

— Он знал?

— Никто не знал. Даже Криспин. Я ему не сказала.

— Вы ему не сказали?

Она вздохнула:

— Его бы это сломало. Когда это случилось, я только-только вышла замуж. Криспин очень расстроился — Бенедетто ему нравился. Потом, уже после смерти Эмилио, я написала Криспину письмо. Но так и не отправила. Порвала. Зачем? Я бы только сделала хуже. — Она перевела дыхание. — Ну вот, теперь вы все знаете.

Адам промолчал. Что он мог сказать?

— Как вы догадались? — спросила синьора Доччи.

Он рассказал о семейной фотографии, Грегоре Менделе и мочке уха.

Она кивнула.

— Я ничего этого не знала, а вот знал ли Бенедетто..

— Может быть.

— Если и знал, мне он ничего не сказал.

Ей — нет, а кому-то другому? Например, Маурицио? Может быть, Маурицио знал, что Эмилио, наследник, брат только наполовину?

Синьора Доччи протянула руку. Адам подошел и взял ее.

— Не уезжайте. Я бы хотела, чтобы вы остались.

Ему бы порадоваться, но настойчивый голос шептал: Собери вещи и, пока не поздно, убирайся отсюда подальше.