Книга Седьмая чаша, страница 156 – К. Дж. Сэнсом

— Где он? — рявкнул Харснет. — Где Кантрелл? Он в доме?

— Я не знаю, — промычал опростоволосившийся охранник. — Он не пускает меня внутрь, сэр, и заставляет постоянно находиться здесь. Он вообще какой-то ненормальный, — с надутым видом добавил он.

— Ты даже не представляешь, насколько ты близок к истине, болван, — пробурчал Харснет и отвернулся. — Идемте в дом.

Церемониться мы не стали. По знаку Харснета констебль вдребезги разбил недавно починенное окно, и один за другим мы забрались внутрь. Пьяный охранник остался во дворе и наблюдал за нами. На лице его было написано отчаяние, поскольку он понимал, что, вероятнее всего, остался без работы.

В доме нас встретила тишина.

— У меня такое чувство, будто я снова оказался в доме Годдарда, — прошептал Харснет.

Я увидел в углу окровавленную палку, которой Кантрелл якобы ударил напавшего на него незнакомца, и подумал, на голову какой из его жертв пришелся этот удар?

— Позовите констеблей, которые дежурят на улице, — предложил я. — Пускай обыщут дом.

Констебли отправились осматривать комнаты. Я велел им ни к чему не прикасаться. Через пару минут они вернулись с сообщением о том, что дом пуст.

— Давайте поглядим, что удастся найти нам, — сказал я Харснету.

В гостиной не было ничего, в соседней с ней кухне — тоже, только грязь да куски протухшей еды на разделочном столе.

Мы повернулись к массивной дубовой двери, которая, как когда-то сказал мне Кантрелл, вела в мастерскую его отца. На ней висел тяжелый замок, и, чтобы сбить его, потребовались усилия двух констеблей. Ставни на окнах мастерской были закрыты, поэтому внутри царила темнота. Возле одной из стен я заметил какие-то каменные плиты и тележку. Поколебавшись у порога, я заставил себя войти в комнату, снял со ставней железные решетки и открыл окна, впустив в помещение свет и уличный шум.

Вдоль стены рядком стояли три больших деревянных сундука, кроме того, я узнал тележку лжеторговца. Именно в ней, надевая личину коробейника, он возил разные безделушки. И тела — мертвые или находящиеся в бессознательном состоянии. Внезапно меня наполнил гнев. Он был вызван мыслью о том, что наделал Кантрелл. И я сам.

— Каким же я был дураком! — в отчаянии воскликнул я.

— Почему только вы? — откликнулся Харснет. — Он одурачил всех нас.

— Я виноват в том, что позволил обвести себя вокруг пальца. Я видел Кантрелла именно таким, каким он хотел казаться: несчастным, с которым жизнь обошлась несправедливо и жестоко.

— Необходимо обыскать эти сундуки, — негромко заметил Харснет.

— Я займусь вот этим, а вы — этим.

Я поднял крышку ближайшего ко мне сундука, содрогаясь от мысли о том, что могу там обнаружить. Но внутри была лишь кипа одежды для переодевания в различных уличных персонажей: разные лохмотья, а также парики и накладные бороды. Целый актерский гардероб.

— Все это, должно быть, стоило ему немалых денег, — прокомментировал находку Харснет.

— Многие из этих вещей выглядят старыми и неоднократно бывшими в употреблении.

В сундуке, который обыскивал Харснет, находились обернутые в лоскуты склянки с сушеными травами и какими-то жидкостями. Я с величайшей осторожностью принялся открывать их. В одной колыхалась густая желтая жидкость с горьким запахом. Я поднес пузырек к свету и проговорил:

— Думаю, это и есть тот самый двейл.

— Где он мог раздобыть его?

— Он изготовил его сам, использовав формулу мастера Годдарда.

Я взял другую бутылочку, осторожно понюхал и вылил несколько капель ее содержимого на пол. Деревянные доски зашипели и задымились.

— Витриол.

— Больше сомнений быть не может, — констатировал Харснет.

— Никаких, — подтвердил я. — Откуда в нем эта всеобъемлющая ненависть?

— От дьявола, — произнес Харснет так, словно это было очевидной истиной, и посмотрел на меня.

Я с сомнением покачал головой.

— Возможно, так проще думать, поскольку подобное утверждение якобы все объясняет, но…

— А может, на самом деле все действительно очень просто, вы же слишком много думаете об этом человеке и невольно все усложняете.

— У меня имеется для этого веская причина. Он убил моего друга.

Я открыл третий сундук, и мы склонились над ним.

Под кипой какой-то одежды обнаружилась большая плоская деревянная коробка. Я вспомнил, что видел похожую у Гая. Я открыл ее, и мы одновременно отступили назад, выдохнув от ужаса.

Внутри коробки были аккуратно уложены ножи различного размера, маленький топорик и даже предмет, напоминающий небольшой мясницкий нож. В боковых отделениях покоились крюки, спицы, большие и малые щипцы и пинцеты. Мясницкий нож и некоторые другие инструменты были покрыты засохшей кровью, и от них исходил тошнотворный запах.

— Хирургический набор Годдарда, — сказал я.

— Я же говорил, он одержим дьяволом!

Харснет отвернулся, его лицо исказила гримаса отвращения.

Мы поднялись на второй этаж. Там располагались две спальни. Одна, из которой убрали всю мебель, за исключением старой кровати, видимо, когда-то принадлежала отцу Кантрелла, вторая — ему самому. В ней стояла низкая кровать, еще один сундук — старый и обшарпанный — и стол, на котором лежал большой тяжелый том Библии на английском языке. В сундуке обнаружилась бедная одежда, в которой я видел Кантрелла, расшатанный раскладной столик и табуретка.

Харснет открыл Библию и тихо проговорил:

— Взгляните, чем он тут занимался.

Он открыл Священное Писание на Откровении Иоанна Богослова. Поля были заполнены заметками, написанными красными чернилами и таким мелким почерком, что они были почти нечитаемы. Мне однако удалось выхватить из текста такие слова, как «возмездие», «кара», «огонь». Каждое из них было написано с нажимом, крупнее остальных и подчеркнуто. Листая страницы, я обратил внимание, что некоторые строки, в которых рассказывалось о том, как семь ангелов последовательно изливают чаши с гневом Господним, также были подчеркнуты: «жестокие и отвратительные гнойные раны», «реки и источники вод сделались кровью», «они кусали языки свои от страдания»…

— Какое богохульство! — воскликнул Харснет.

Никогда, даже в самые страшные моменты нашей эпопеи, я не слышал, чтобы голос отважного коронера дрожал так сильно. Я пролистал Библию. Красными чернилами были подчеркнуты и некоторые другие места, например, в рассказе о разрушении Содома и Гоморры. Но в основном пометки содержались только в Новом Завете и только в Откровении, причем лишь в определенных его главах. После повествования о семи чашах гнева они были сделаны только в рассказе о суде над великой блудницей.