Книга Всевидящее око, страница 111 – Луи Байяр

– Конечно, доктор, в наши дни это имя почти ничего не говорит. Но два с лишним века назад его хорошо знали в Европе. Мне говорили, преподобный Леклер считался лучшим охотником за ведьмами, пока… сам не стал гонимым и преследуемым… Вы мне позволите взять свечу?

Он не ответил. Взяв подсвечник, я направился к нише, где висел старинный портрет. В прошлый раз он не вызвал у меня никакого интереса. Теперь же… достаточно было беглого взгляда, чтобы убедиться: на портрете и на гравюре из книжки Папайи изображен один и тот же человек.

– Если не ошибаюсь, доктор, это и есть преподобный Леклер? Какой у вас импозантный предок. Я бы не отказался иметь такого в своей родословной.

Я опустил подсвечник ниже. Блеснул медальон с портретом миссис Маркис в юности. Отложив медальон в сторону, я коснулся рукой шершавой поверхности, на которой он лежал и которую в тот раз я посчитал заплесневелой серой подушечкой.

– А вот и книга, написанная Леклером. Я не ошибаюсь, доктор? К стыду своему, я даже не сразу сообразил, что это книга. Какая странная фактура ткани. Впрочем, это не ткань. Если я правильно помню, это волчья кожа.

После недолгих колебаний я подсунул руку и поднял книжку. Ну и тяжесть! Такое впечатление, что каждая страница имела свинцовое обрамление, украшенное золотом.

– «Речь дьявола» – так называется эта книга, – продолжал я, открыв титульный лист. – А знаете, доктор, есть люди, готовые заплатить бешеные деньги за эту книжку. Вы бы могли солидно разбогатеть.

Закрыв книгу, я осторожно вернул ее на место, не забыв вернуть на место и медальон.

– Признаюсь, доктор, ваша семья долгое время была для меня загадкой. Я никак не мог понять, кто же из вас всем этим заправляет. Кто, говоря языком военных, отбивает ритм. Я поочередно подозревал каждого из вас четверых. Но мне и в голову не приходило, что «барабанщиком» может быть еще кто-то, причем не обязательно из ныне живущих.

Я остановился перед креслом.

– Ваша дочь страдает падучей болезнью… Не отнекивайтесь, сам видел. Во время припадков Лея воображает, будто она с кем-то общается. И этот кто-то рассказывает ей разные вещи, быть может, отдает приказания. Скажите, доктор, ее собеседник – он? – спросил я, указывая на портрет Леклера.

Притворщик из доктора Маркиса был никудышный. И дело вовсе не в том, что ему не хватало сообразительности. Это не было частью его натуры. Есть люди, хранящие в себе множество тайн, и все их тайны держатся крепко, напоминая кирпичную стену. Даже если и удастся выковырять какой-нибудь «кирпичик», остальные не шелохнутся. У других людей эта стена лишь выглядит прочной. Но толкни ее слегка, и все строение начнет рушиться. Чтобы выведать у таких людей их тайны, не обязательно иметь исповеднический талант преподобного Леклера. Достаточно в нужное время оказаться рядом.

Так и с доктором Маркисом. Он был готов говорить, а я оказался рядом.

Свеча почти догорела, а он все говорил. Если словесный поток иссякал, я подливал доктору бренди. Я был его милосердным ангелом. Маркис опрокидывал бренди внутрь, и поток возобновлялся.

Я узнал историю о прекрасной маленькой девочке, которую судьба щедро наделила талантами. Казалось бы, ее ждет прекрасная, блистательная жизнь: удачное замужество, дети, положение в обществе. Но другой рукой судьба ударила девочку наотмашь, дав ей страшную болезнь. Эта болезнь набрасывалась на нее, когда никого не было рядом, швыряла на землю и заставляла биться в судорогах.

Ее отец перепробовал все мыслимые и немыслимые способы лечения, однако ничего не помогало. Он даже водил дочь к гипнотизерам. Все было безуспешно. Болезнь стала проклятием для этой семьи. Ей пришлось забыть об удобствах нью-йоркской жизни и переселиться в глушь Вест-Пойнта. Семья растеряла всех друзей и замкнулась на себе. Отец расстался с научными амбициями, мать сделалась желчной и эксцентричной, а дети… дети необычайно сблизились между собой. Так или иначе болезнь пленила всех четверых.

– Но почему вы молчали, доктор? – удивился я. – Почему не рассказали хотя бы Тайеру? Уж он бы вас понял.

– Мы не смели. Мы не хотели становиться отверженными. Поймите, мистер Лэндор, мы переживали тогда страшные времена. Когда Лее исполнилось двенадцать, ее припадки усугубились. Мы не раз боялись за ее жизнь. И вот однажды… помню, это было июльским днем… она очнулась после припадка и сказала…

Доктор замолчал.

– Что она сказала?

– Она сказала, что встретила… какого-то мужчину.

– Это был преподобный Леклер?

– Да.

– То есть встретила своего дальнего предка?

– Да.

– И что же, она говорила с ним?

– Да, – все так же односложно отвечал Маркис.

– Наверное, по-французски?

– Она уже тогда свободно говорила по-французски. В тоне Маркиса появились вызывающие нотки.

– Скажите, доктор, а откуда Лея узнала, кто этот загадочный человек? Он что, представился ей?

– Она видела портрет Леклера. Тогда я держал его на чердаке, но они с Артемусом лазали везде.

– На чердаке? Неужели вы стыдились своего предка?

– Нет… Мне это трудно объяснить. – Доктор беспомощно развел руками. – Преподобный Леклер… он никогда не был тем, кем его считали. Он был не злодеем, а врачевателем.

– Непонятым и потому оболганным суеверной толпой?

– Вы совершенно правы.

– И этот несправедливо оболганный врачеватель, порожденный воображением вашей дочери, начал ее наставлять. Она передавала эти наставления Артему су, а потом ее ученицей сделалась и миссис Маркис.

Скажу честно, это была всего-навсего моя догадка. Я не имел никаких доказательств причастности миссис Маркис и полагался лишь на свою интуицию. Я помнил, с какой легкостью разносятся звуки по этому дому. В таком жилище долго ничего не утаишь. Да, читатель, я только высказал догадку, и доктору ничего не стоило бы опровергнуть ее. Но судя по тому, как он начал меняться в лице, я понял, что попал в цель.

– Учеба у преподобного Леклера, надо думать, была интересной и увлекательной. А главным предметом являлось… жертвоприношение. Сначала в жертву приносили животных, но постепенно такие жертвы перестали устраивать мсье наставника.

Голова Маркиса раскачивалась, как маятник.

– Что бы на это сказал любимый ваш Гален? Как бы Гиппократ отнесся к человеческим жертвоприношениям?

– Нет! – воскликнул Маркис. – Неправда! Они поклялись мне, что кадет Фрай уже был мертв. Они клялись, что никогда не лишат человека жизни.

– И вы, конечно же, поверили своим детям. А еще раньше вы поверили, будто мертвец способен воскреснуть и вести беседы с Леей.

– У меня не было иного выбора.