Онлайн книга «Корсар. Наваждение»
|
Очень тепло. По рождению Сифову было Адаму восемьсот лет, и родил он сынов и дочерей… и через сто с лишним лет – умер. Кому-то может показаться сказкой, но не тем, что благодаря освоенным богатствам России и мира – уже живут как в сказке и готовы прожить еще лет семьсот – восемьсот… А то и всю тысячу. Горячо! Именно это он, Корсар, болтнул на страницах «Грибницы», но сделал это «промежду прочим», сам не поняв важности сказанного, а кто-то решил, что он знает, и – знает как! «Ноу-хау», на иноземном наречии «знаю как». Вот его и принялись «гасить» со всем тщанием, включая ближних, дальних, причастных и просто проходивших мимо… Осталось решить одно: кто с кем воюет, используя его, Корсара, то – как жертвенную, то как проходную пешку, чтобы потом – сбросить с доски за ненадобностью? А воюют две когорты посвященных: од ни – готовы поделиться своим знанием о долгой жизни, да и навыки создания «армии зомби» – тоже чего-то стоят; так вот – они готовы поделиться этим с сильными мира сего… за деньги! За золото! За удовольствия, роскошь и негу, что можно приобрести на это золото! Забывая, что «коготок увяз – всей птичке пропасть», и никто не позволит из богатых и властных остаться этим жадным волхвам монополистами такой тайны, как «долгота дней»… Вытрясут все, до донышка. И им противостоят другие, назовем их условно «принципалы». Не то чтобы принципы были им дороже денег, но они понимают главное: «Если царство разделится само в себе, не может устоять царство то, и, если дом разделится сам в себе, не может устоять дом тот». [50] «И упал он, и было падение его великое…» Корсар уснул внезапно. И увидел перед собой струящиеся воды лесной речушки, и стелющиеся по дну водоросли, и ветви ивы, плещущиеся у самой кромки воды… И еще увидел, как молодая женщина в белом, подвязанная косынкой, зовет его, и он знал, что это – мама, и побежал к ней, споткнулся, упал, больно ударившись о корягу, но руки мамы подхватили, вознесли вверх, к самому солнцу, и он – смеялся счастливо и беззаботно… А из раны капала кровь, вязкая, как вишневое варенье… А потом – перестала, запеклась, и лег вечер… И проснулся Корсар – рывком. Сквозь прищуренные веки смотрел на столик под деревом и старинной лампой-молнией: лицо Ольги в обрамлении ниспадающих на плечи волос было полно неизъяснимого очарования и благородства; в ложечке у рта застыла капля густого вишневого варенья, чай в стаканах светился густо-янтарным… «Ни кровь, ни слезы, ни вино, всего лишь только сок вишневый…» – пронеслось в памяти из классика и – угасло. Он снова закрыл глаза, расслабился. И предстояло ему решить только одно: «кто есть who» в этой расписной крапленой колоде; кто «жадина кускодавов», а кто – «капитан впрягало»; кто играет за денежный интерес, а кто – из принципа. Корсар и сам понимал, что и это чистой воды пижонство: задавать себе такой вот вопрос и искать на него ответ; скоро все разъяснится само собою. И шансов уцелеть среди этих магов и кудесников у него, похоже, нет. Такие дела. Глава 28
– О чем так мрачно задумался? – Ольга подошла, присела на краешек лежака, чуть склонив голову, внимательно посмотрела на Корсара. – О смерти. – Чьей? – В этом и состоит смысл размышлений. – Не беспокойся: доктор Волин снял все последствия отравления. Да и организм у тебя – богатырский. И жизнелюбивый. – Да что ты говоришь… А у Волина? – И за него не беспокойся… – кротко ответила Ольга, не поддержав ни его иронию, ни агрессивный тон. – Другой бы – давно сгорел. – Я вижу, у тебя опыт… – Ты этому не рад, Корсар? – Пока не знаю. – Ты помнишь свои… сны? – Сны – да, бред – частично. – Ты так увлекательно бредил… Я тебе представлялась то куртизанкой избранного круга, то итальянкой – в драгоценных каменьях… А то боярышней – в яхонтах, в собольих да куньих мехах, в открытом возке – ясным зимнем днем, когда солнце пронизывает чистый мглистый еще воздух, когда церкви вразнобой только-только звонят к заутрене, а палаты Замоскворечья только-только пробуждаются ото сна… А за мною конными – двое гайдуков самого свирепого вида: нужно же кому-то остерегать взбалмошную боярышню от московского непотребства и окаянства… Ну, вспомнил? – Нет, – ответил Корсар, подумал, добавил: – Не люблю зиму. – Ты ее боишься? – Зимы? Да. Немного. И более, наверное, ничего. – Это ты сказал, а вот о чем подумал… Корсар изобразил губами улыбку cheese, напел: – «Если хочешь, я спою, слушай…» – Ну – слушай, – жестко оборвала его Ольга. – И запомни. Магия – сильнее стали, но бессильна перед доблестью. Ты услышал? – Да. – И все понял? – «Царство, которое разделится само в себе, – не устоит». – Это откуда? – чуть наморщила лоб Ольга, а по ее пусть и на миг, но растерянному взгляду Корсар понял, что попал. – Из индейского эпоса. «Песнь о Гайавате». – Откуда такая насмешливость? Такой есть, я помню, и – что? – В вольном пересказе Генри Лонгфелло. – И в чем там «вольность»? – Или – из «Песни о Гильгамеше». В еще более вольном – первом переводе Николая Гумилева. Несохранившемся. – Но ты – читал? – Ес-сно. В подлиннике. – Тогда почему я не читала? – Ольга вздохнула: – Слушай, Корсар, у тебя голодный блеск в глазах. После бреда – нормально. Чаю хочешь? – И только? Я голоден, как… – «…Раненый зимний зверь». Ты ведь это хотел сказать. – «Грубоватость – так что же делать? Вот такая вот жизнь колёсит…» – «И как раненый зимний зверь: всё иду – и меня заносит» [51] . Я правильно запомнила? – Не знаю. Я эти стихи не перечитывал… – …с 1908 года. Это давно. – Все шутишь, Белова. – Ну, не тебе ж одному. Пойдем. Есть очень свежая буженина, отличное сливочное масло, только что взбитое, много хлеба – еще горячий… – Да здесь просто Сингапур какой-то! Рай земной – на отдельно взятом кусочке Подмосковья! – Да. Что есть, то есть. Но – ненадолго. – Почему? – Ничто не вечно. Особенно у нас. А жаль. Ольга протянула Корсару руку, крепко взяла за запястье, и это оказалось не лишним: он встал резко – кровь хлынула в голову, всё закружилось, но на ногах удержался, вдохнул полной грудью. Осмотрел себя: все на месте: руки, ноги… Голова?.. С ней и раньше были проблемы, ну а теперь, после терапии генетика и микробиолога академика Волина, с отличными, надо полагать, навыками гипноза и непрямого воздействия на подсознание… Про голову сейчас лучше не вспоминать. Как думал неназойливый Шариков, вновь обращенный в собаку, сидя под столом профессора Преображенского: «А что голову всю исполосовали – так на это нам пенять нечего». |