Книга Читающая кружево, страница 17 – Брюнония Барри

Одна из женщин в светлом перебрала хереса. Лицо у нее краснеет, и она начинает плакать. Рассказывает, как Ева помогла ее сыну. Речь об уроках танцев, о том, каким безнадежно неуклюжим был он в детстве. Слушая этот бессвязный монолог, я не сразу понимаю, что ее сын скончался — погиб во время войны в Персидском заливе.

— Они открыли огонь по своим, — говорит женщина, странно улыбаясь, а потом оборачивается ко мне. — Пожалуйста, ухаживайте за садом, — требует она, хватая меня за руку. — Пообещайте, что цветы Евы не умрут.

Я киваю, потому что не знаю, что еще сделать. Отчего-то в моем сознании связано то и другое — сад Евы и погибший сын. Только непонятно, каким образом они соединены. Поэтому я неловко киваю и обещаю.

Все замолкают. Одна из соседок берет плачущую женщину за руку, а Руфь — единственная, кто сидит в шляпе, — снимает ее и дарит, точно какой-то старинный эликсир, исцеляющий любую хворь. Не знаю, что тому причиной — сама шляпа или по-детски наивный жест, — но это срабатывает. Плачущая женщина не надевает шляпу, но проводит по ней руками, как будто ей на колени, требуя ласки, запрыгнула любимая кошка. Она успокаивается, а через минуту уже улыбается сквозь слезы.

— Надень, — говорит одна из «красных шляпок».

Прежде чем женщина успевает отказаться, Руфь снимает широкополую светлую шляпу с ее головы и вместо нее надевает красную, чересчур большую. А потом, точь-в-точь как женщины с Острова желтых собак, «красные шляпки» окружают новую подругу.

Женщины уходят все вместе, как и пришли. Машут нам руками и хором произносят слова соболезнования, которые растворяются в воздухе, точно музыка, и распадаются на отдельные ноты, когда «красные шляпки» расходятся по машинам. Лишь потом я замечаю одинокую шляпку, прислоненную к каминной полке. Плачущая женщина уже уехала, поэтому я просто оставляю шляпу на месте.

Кто-то включил радио, отыскивая Эн-пи-ар. Но приемник старый, сигнал слабый, его глушит более мощная станция, которая явно предпочитает популярные песенки. Сейчас на волне — «Саут Пасифик», и Эцио Пинца поет «Очарованный вечер».

Когда к нам заглядывает Рафферти, почти все гости уже разошлись. Он подходит к Джей-Джею — единственному, с кем здесь знаком. Я наблюдаю, как Джей-Джей при виде Рафферти пытается встать прямо. К тому времени Джей-Джей и Бизер уже изрядно пьяны: пока остальные пили херес и чай, эти двое неустанно передавали друг другу бутылку бренди, наполняя свои бокалы. Я никогда не видела брата пьяным, и мне даже в голову не приходило, что он может напиться, но Аня, кажется, не переживает. Она стоит рядом, будто приклеенная к его бедру, и держит в опущенной руке пустой бокал из-под сладкого хереса, точно маленький колокольчик, в который звонят, созывая гостей к столу.

Джей-Джей подливает себе еще.

— А где дамы? — спрашивает Рафферти.

— Вы разминулись, — отвечаю я, и он, кажется, рад.

— Кальвинисты вернулись в свои логовища? — интересуется Джей-Джей.

— В трейлеры, — поправляет Рафферти. — Да, пока что они убрались.

Я подмечаю нью-йоркский акцент.

— Вашей матери здесь нет? — спрашивает Рафферти, окидывая взглядом комнату.

Для полицейского он чересчур ненаблюдателен.

— Нет.

Рафферти удивлен. Судя по всему, он плохо знает Мэй.

— Неужели вы останетесь здесь одна?

На такие вопросы я не буду отвечать даже полицейскому.

— Мы побудем с Таунер, — спешит Бизер мне на помощь.

— А, ну конечно, — отзывается Рафферти, внезапно осознав, как прозвучали его слова. — Прошу прощения.

— Вы задали этот вопрос как слуга закона или как обыкновенный человек? — спрашиваю я, пытаясь разрядить ситуацию.

— Скорее решил просто поболтать, — отвечает он.

— Тогда выпейте. — Бизер предлагает ему бокал бренди.

Рафферти жестом отказывается.

— Он завязал, — произносит одними губами Джей-Джей, обращаясь к Бизеру, но все мы его слышим, включая Рафферти, который драматически закатывает глаза.

— Чаю? — предлагаю я.

— О Господи, нет, — в ужасе отвечает тот, и мы оба смеемся.

Рафферти определенно хочет что-нибудь сказать — он обводит взглядом комнату и наконец решает затронуть самоочевидную тему.

— Примите мои соболезнования, — говорит он. — Ваша бабушка была очень приятной женщиной.

— Точнее, моя двоюродная бабушка, — поправляю я. Рафферти явно не знает, что ответить. — Но все равно спасибо. — Мы неловко стоим рядом. Что дальше? — А как вы познакомились? — наконец спрашиваю я.

— Я приходил сюда на ленч.

Представляю себе ленч в духе Евы — сандвичи с огурцом и укропом, белый хлеб без корочки, ореховые оладьи, сливочный сыр… Маловероятно.

— Я обожаю необычные сандвичи, — объясняет он.

Меньше всего ожидала услышать именно это. Я улыбаюсь.

Кажется, Ева однажды упоминала, что дружит с полицейским. Отчего-то мне казалось, что этот ее знакомый намного старше.

Детектив пытается угадать, о чем я думаю. Он смотрит на меня. Я бы назвала этот взгляд вопросительно-недоуменным. Или заинтересованным все-таки?

Я вспоминаю уроки Евы, пытаясь продолжить разговор, и замечаю, что Рафферти до сих пор ничего не налили.

— Может быть, содовой? — предлагаю я. — Кажется, я видела бутылку в кладовке. Впрочем, не знаю, вдруг она совсем старая.

— Все, что выпущено после 1972 года, меня вполне устроит.

Я иду на кухню, беру лед и возвращаюсь со стаканом и бутылкой. Джей-Джей вытаскивает коробки со старыми фотографиями из нижнего ящика буфета. Они с Бизером раскладывают снимки на всех пригодных для этого поверхностях, так что поставить бутылку негде. Я протягиваю стакан Рафферти и открываю содовую. Раздается щелчок, когда крышка слетает, — значит, газировка не выдохлась. Она шипит и переливается через край. Толи в кладовке настолько жарко, то ли в стакане чересчур много льда, но, не успеваю я наполнить его и до половины, как содержимое пенится и угрожает залить ковер. Рафферти прижимает палец к стеклу.

Мы неловко стоим — Рафферти наполовину погрузил в стакан указательный палец, я испуганно озираюсь в поисках салфетки.

— Ничего страшного, уже не выльется, — говорит детектив.

— Прошу прощения, — отвечаю я, а потом, глядя на его палец, добавляю: — Ловко.

— Когда-то я любил пиво, — объясняет он. — В прошлой жизни.

Бизер и Аня несут груду старых фотографий к окну и начинают в них рыться. Джей-Джей, всегда отличавшийся чрезмерным любопытством, бродит по комнате, открывает шкафы и рассматривает вещи, которые помнит с детства.

В детские годы он проводил у нас много времени. Они с Бизером играли в настольные игры и в покер, когда брат приезжал на каникулы. Мальчики убирали посуду с одного из столов побольше и раскладывали на нем игру, отчего Ева приходила в ярость. Они могли собрать все кружево и спрятать его в шкафы и под подушки — Ева неделями искала свои салфетки, уже после того как Бизер уезжал в пансион.