Онлайн книга «1977. Кошмар Чапелтауна»
Я хочу, чтобы на моей улице тоже был праздник, я выхожу из машины Эрика и ищу телефонную будку. В аду, в угнанной машине, среди красных фонарей. Я сижу на капоте его новенькой «Гранады-2000» цвета морской волны и жду. Он идет через пустую стоянку, в замшевой куртке в разгар лета, его светлые, мокрые от дождя волосы прилипли к черепу, усы поникли, он видит меня, узнает машину, свою машину, пускается бегом, зверея от злости, как я и предполагал, и тут до меня доходит, как далеко я зашел, а ведь сейчас – пять часов вечера, понедельник, 6 июня 1977 года, только сейчас до меня доходит, но назад дороги нет. Я – здесь. – Ах ты, сволочь! – кричит он. – Это моя, бля, тачка. Как ты… Что за… Он сталкивает меня с капота на асфальт, бросается на меня, мы катимся по лужам, он бьет меня по виску. Но это – все, что ему причитается. Я даю сдачи, раз, два, он оказывается подо мной, его щека прижата к асфальту: – Где она, Эрик? Он пытается сбросить меня, потом пытается что-то сказать; кровь с его губ сочится на землю. Я поднимаю его за то жалкое дерьмо, которое он считает своими волосами: – Где она, мать твою? – А я, бля, откуда знаю, падла ты гнойная. Она же – твоя баба… Я впечатываю его череп в асфальт, снова оттаскиваю, его взгляд плавает, и я говорю себе: перестань, перестань, так больше нельзя, так больше нельзя, так больше нельзя, иначе ты его убьешь, иначе ты его убьешь, иначе ты его убьешь, у него идет кровь, и тогда мне – …здец, я сжимаю его морду в руках до тех пор, пока он не наводит фокус, и говорю: – Эрик, не заставляй меня сделать это еще раз. Он кивает, но я не знаю, что это значит. – Эрик, я знаю, что ты был ее сутенером. Он все еще кивает, но это может значить все, что угодно. – Эрик, эй. Я хлещу его по жирным розовым щекам, по капиллярам, лопнувшим от повышенного давления, по застрявшим между ними крупицам гравия. – Эрик… Он приходит в себя, кивки замедляются. – Эрик, я знаю про твои дела. Просто скажи мне, где она, и все кончится. Он смотрит на меня, белки его глаз – в красных никотиновых прожилках, из-за расширенных зрачков не видно синевы. Он говорит, пуская слюни: – Я был ее сутенером, но это было давно. Она сама просила… Мои кулаки сжимаются, он вздрагивает, но я спохватываюсь: – Эрик, правду… У него текут слезы. – Это правда. Я поднимаю его, мы шатаемся, как пара пьяниц на дискотеке. Я прислоняю его к капоту «Гранады-2000» цвета морской волны. – Так где она? – Я не знаю. Я ее уже больше полугода не видел. Я отряхиваю его куртку от гравия и обрывков бумаги. – Эрик, ты врешь. А врать ты не умеешь. Он тяжело дышит, обливаясь потом в своей дурацкой замшевой куртке. Я говорю ему: – Ее в пятницу вечером замели. Он сглатывает, его трясет. – Здесь, в Мэннингеме. – Я знаю. – Я знаю, что ты знаешь, падла. Потому что она тебе звонила, так ведь? Хотела встретиться. Он качает головой. – Чего она хотела? Я снимаю кусочек дерьма с его воротника и жду. Он закрывает глаза, кивает: – Денег, она хотела денег. – Дальше? – Сказала, что у нее кое-что есть, какая-то информация. – Какая? – Она тебе не говорила? – Эрик… – Об ограблениях. Больше она ничего не сказала, ей было неудобно говорить по телефону. Я глажу его по щеке: – И что, ты устроил эту встречу? Он качает головой. – Вместо этого ты послал фургон, да? Он качает головой еще быстрее. – И они ее взяли, так ведь? Быстрее. – Ты просто хотел ее как следует проучить, да? Из стороны в сторону, быстрее. – А она, значит, попросила их позвонить тебе? Быстрее. – Они и позвонили, так ведь? Еще быстрее. – Ты мог бы их отозвать, правда? Его трясет. – Мог бы сказать им, чтобы они ее отпустили? Я хватаю эту проклятую жирную морду и кричу: – Так какого же хера ты этого не сделал, а? Ты, бля,…баный-пере…баный кусок дерьма! Его глаза, его слабые слезящиеся глаза застывают: – Она твоя. Ты ее забрал. Он – в моих руках, он – мой, и я могу убить его, могу мочить его башку об асфальт до тех пор, пока она не расколется, закинуть его в багажник его новенькой «гранады» и бросить ее где-нибудь за городом, или столкнуть ее в карьер, или в озеро, или с обрыва в море. Но я этого не делаю. Я сталкиваю жирного мудака с капота машины и сажусь в нее. А он стоит – прямо перед своей новенькой «Гра-надой-2000» цвета морской волны, пялится в лобовое стекло на меня, сидящего за рулем, за его рулем. Я завожу мотор, его мотор, думаю: только дернись – и я закатаю тебя в асфальт твоей же собственной тачкой. Он отходит в сторону, шевеля губами, как в замедленной съемке, его рот – черная дыра угроз и обещаний, похвал и проклятий. Педаль в пол. Я уезжаю прочь. В аду, в угнанной машине, среди красных фонарей, в потерянном мире. Прочь из Брэдфорда, шоссе А650 – Уэйкфилд-роуд, Тонг-стрит, Брэдфорд-роуд, Кинг-стрит, пересекающая шоссе М62 и Ml, – прямо в Уэйкфилд, поворот на Донкастер-роуд – в одно-единственное место, в последнее оставшееся у меня место: Кафе и мотель «Редбек». Я сижу на очередной одинокой стоянке, передо мной поле Хит Коммон, три черных, не зажженных костра на фоне чистого вечернего неба, в ожидании своих ведьм. Я достаю из кармана ключи. Вот я и на месте – в комнате номер 27. В аду, в угнанной машине, среди красных фонарей, в мире, таком же потерянном, как мы сами. Мне приснилось, что я сижу на диване в какой-то комнате. Хороший диван, трехместный. Приятная комната, розовая такая. Но я не сплю, я бодрствую. В аду. |