Онлайн книга «Человек в витрине»
|
— Ну и что это была за пьеса? — Я играла женщину. У меня было две реплики в диалоге. — И на то, чтобы произнести две реплики, у вас уходил час? — Мы занимались… импровизацией. В пьесе у меня две обязательные реплики. Я должна была произносить их вне зависимости от того, о чем мы говорили. Мы общались на самые разные темы, но главные реплики всегда оставались одними и теми же. Начиналась импровизация всегда одинаково, а заканчиваться могла как угодно. Только две мои реплики всегда должны были оставаться неизменными. Заранее я не знала, когда у меня появится возможность произнести их. И все же он счел реплики настолько важными, что даже устроил пробы перед тем, как пригласить меня на работу… Да, — продолжала она, увидев, как инспектор от изумления приоткрыл рот, — я прошла пробы… Думаете, я шучу? Все было серьезно. — Значит, слова о том, что ваш отец был знаком с Фольке-Есперсеном, чушь? — Не чушь, а ложь. — Ну ладно. Так что же за реплики вы должны были произносить? Она положила голову на спинку дивана. — Декорации каждый раз были одни и те же. Он стелил на стол белую скатерть и разливал по бокалам херес. На подоконнике стоял старый кассетный магнитофон с ужасным звуком… Гунарстранна досадливо махнул рукой, чтобы она продолжала. — Он сидит там… — Хеге показала на стул рядом со своим письменным столом. Затем подошла к двери и повернулась к ней спиной. — Я стучу… — Она постучала в дверь и продолжала: — Вхожу, и мы начинаем разговаривать. Да, кстати, на мне красное платье… я могу показать вам его… и темный парик. — Парик? — Да, парик. Длинные черные волосы до плеч. — Что-нибудь еще? — Мушка, вот здесь. — Она ткнула себя пальцем в левую щеку. — Я рисовала себе родинку… Инспектор тихо присвистнул и повторил: — Родинку… Она кивнула. — Ну а реплики? — нетерпеливо спросил Гунарстранна, следя за ней взглядом. Гро Хеге Вюллер снова села на диван и заговорила, закрыв глаза, как будто слова давались ей с большим трудом: — «Когда в твоей жизни остаются одни воспоминания, ты всегда вспоминаешь все хорошее, что с тобой было. Именно такие воспоминания сохраняются дольше всего. Благодаря им память становится твоей самой большой ценностью. Дороже всего способность помнить, не просто возвращаться по следам, но еще и осознавать, кто ты, понимать свою душу». — И вы должны были произносить эти слова каждый раз? Она кивнула: — Да, причем не обязательно в одно и то же время. Часто я разбивала свою реплику на несколько кусков. Сначала одно предложение, следующее — в другой подходящий момент. Для нас это стало своего рода игрой. Фольке с нетерпением ждал следующей фразы, нарочно строил беседу так, чтобы мне трудно было вставить реплику по смыслу… Мы устраивали целые спектакли. Да, своеобразные, да, необычные, но спектакли. Инспектор нашел чистую страницу и протянул Хеге Вюллер блокнот и ручку. — Запишите, — попросил он. — Запишите ваши слова. Она послушно стала писать. Она оказалась левшой и держала ручку немного неловко. — Вы можете рассказать мне что-нибудь еще? — спросил инспектор, когда она закончила. Она пожала плечами: — Многое он оставлял на мое усмотрение. Я сама решала, как войти, как начать беседу. Все зависело от моего настроения и состояния. Иногда мы то и дело сбивались, отклонялись от прямого курса. Но основа была неизменной: херес, Шуберт… — Она осеклась. — Шуберт? — Да, у него всегда играла одна и та же музыка — Восьмая симфония Шуберта. Неоконченная. — О чем вы говорили тринадцатого? — О прощении. — Дальше! — досадливо воскликнул Гунарстранна. — Да, мы говорили о прощении, обсуждали прощение как явление. — Назывались ли какие-нибудь имена? — Никаких. — Он упоминал какие-то события? — Связанные с его жизнью? Нет… — И он хотел, чтобы вы его простили? Она кивнула. — Зачем? Зачем ему нужно было, чтобы вы его простили? — Он так и не объяснил. Вот только… Гунарстранна ждал затаив дыхание. Хеге долго молчала, а затем отвернулась. Он откашлялся. — Вы, наверное, гадали, в чем смысл придуманной им постановки? — Вначале я, конечно, задумывалась об этом. Но шло время, и я… — Она помолчала. Гунарстранна не сводил с нее взгляда. — Как мне кажется, все довольно очевидно. Он хотел, чтобы я изображала другую женщину. Возможно, в свое время он ее любил, стремился к ней, но у них ничего не вышло… Меня подобные вещи не слишком интересуют. — Почему? Она печально улыбнулась: — Он мечтал о своем идеале, а у него была я. Часть моей личности, которая существовала в тот момент, в той комнате. Первое время он просил меня представить, будто я — какая-то другая женщина, но… вначале я думала, что этим дело и ограничится, что я буду олицетворять какую-то неизвестную. А вышло по-другому… Нет, не так! — Она в досаде покачала головой, как будто поняла, что сморозила глупость. — Продолжайте, — кивнул инспектор. — Однажды, примерно полгода назад, я заболела гриппом. Поднялась высокая температура… под сорок. Мне пришлось отказаться от визита. — Она улыбнулась. — Фольке ужасно расстроился. Я подобрала себе замену, еще одну актрису, очень хорошую, но он и слышать ничего не желал. Ему нужна была я! — Хеге вскинула голову. — Вы понимаете? Ему нужна была именно я. Я, а не другая… не любая другая актриса. Хотя я приходила к нему в том же платье, в том же парике, он думал не о той женщине, а обо мне! Гунарстранна встал и принялся расхаживать туда-сюда. У окна остановился и посмотрел на деревья, окаймляющие улицу. Их тяжелые безлистные ветки тянулись к небу. — И все-таки, наверное, простить его должна была она, — послышался тихий голос у него за спиной. Инспектор обернулся. — То есть… я должна была простить его от ее имени. По-моему, когда-то он сильно обидел ее, а извиниться не успел… Гунарстранна задумчиво кивнул. — Ваша последняя встреча состоялась вечером накануне его убийства. Какую еще реплику вы должны были произнести? — Он круто повернулся к Хеге Вюллер. Она смотрела куда-то в сторону. — Какой была последняя реплика? Она замялась в нерешительности. Гунарстранна выразительно посмотрел на нее: — Кто была та женщина, от чьего имени вы должны были его простить? Она покачала головой: |