Онлайн книга «Республика Шкид»
– Он, – сказал Воробей. Несколько минут мы мрачно молчали. Наконец Воробей сказал: – Вот сволочь-то, – сказал Воробей. – А мы его еще налетчиком называли!.. Своим парнем считали!..Травоядный дьякон Запомнился нам еще преподаватель рисования, Василий Петрович Сапожников. Длинноволосый, похожий на дьякона, он почти целый месяц пробыл в республике Шкид и не получил от нас никакого прозвища. Лишь в последние дни дефективные граждане наградили Василия Петровича по заслугам. Досталось ему и от нас, и от младших ребят, и от самого Викниксора. Пребывание Василия Петровича в школе такое продолжительное время могло бы показаться загадочным. Однако загадка эта не была хитрой. К рисованию и мы, и Викниксор относились без особого пыла, нам этот тихий преподаватель нисколько не мешал, а Викниксор, вероятно, думал, что все в порядке. Василий Петрович приходил по вторникам и субботам в класс, здоровался, если была охота, а не то просто садился на свое место и говорил: – Ну, дорогие друзья, приступайте к занятиям. Сидел он откинувшись, полузакрыв глаза и почти не двигаясь. Изредка, словно очнувшись, он говорил: – Рисуйте. Рисуйте. – Что же нам рисовать? – спрашивали мы. – Что хотите. Рисуйте зверей, насекомых, бабочек, травоядных. Рисовать травоядных мы не умели и предпочитали писать стишки, дуться в очко, читать или рассказывать вполголоса анекдоты. Василий Петрович настойчивым не был и никогда нас не контролировал. И вдруг в конце месяца он заявил: – Устроим экзамен. Особого переполоха это заявление не вызвало. Однако мы были порядочно удивлены, когда Василий Петрович собственноручно принес из канцелярии стопку бумаги, карандаши и резинки и, распределив все это по партам, внушительно объявил: – Рисуйте! – Что рисовать? – удивился кто-то. – Травоядных? – Нет, – сказал Василий Петрович, – рисуйте меня. – Да что вы! – воскликнул Японец, принимая слова Василия Петровича в шутку. – Да где нам! Да разве мы смеем!.. Разве мы можем! – Молчать! – закричал вдруг Василий Петрович. – За месяц вы вполне могли научиться рисовать. Прошу у меня без шуток. Он шумно придвинул к доске учительский стул и сел, закинув львиную гриву. Некоторые из нас, обладавшие хоть какими-нибудь талантами в рисовании, постарались вывести греческий профиль Василия Петровича. Другие с грехом пополам, кое-как нарисовали нос, волосы и уши. А бедняга Японец, не умевший нарисовать даже домик с трубой, из которой клубится дым, пыхтел, пыхтел и начертил, наконец, какую-то картофелину – лицо, сбоку картофелину поменьше – нос и две не похожие одна на другую клюквины – глаза. По странной, как говорится, прихоти случая в этом натюрморте легко можно было узнать Василия Петровича. Пришло время сдавать работы. Василий Петрович неторопливо собрал их в стопочку и стал проверять. С одобрением он проглядел рисунки Янкеля, Воробья и Дзе. Усмехаясь и покачивая головой, перелистал несколько неудачных рисунков и вдруг остановился на работе Японца. Лицо его под звериной гривой побагровело. – Георгий Еонин! – воскликнул он. – Эта ваша работа? – Моя, – ответил Японец без особой гордости. – Прекрасно, – сказал халдей. – Вы будете записаны в «Летопись». – За что? – закричал Японец. Халдей не ответил, откинулся на спинку стула и, полузакрыв глаза, окаменел. Постепенно багровая краска его лица перешла в фиолетовую, потом в бледно-розовую, и наконец Василий Петрович успокоился. Успокоились и мы. Прошло пятнадцать минут, прозвенел звонок, и мы уже забыли о странном обещании Василия Петровича. Но не забыл Японец. Недаром он так горячо ненавидел халдеев. Недаром он разрабатывал целую философскую теорию «о коварстве халдейском». «Коварство халдеев коварству змеи подобно, – писал он однажды в своем журнале «Вперед». – Есть змеи безвредные подобно ужу, но нет халдея беззлобного и честного. Поверю охотно, что удав подружился с ягненком, что волки и овцы пасутся в одной Аркадии, но никогда не поверю, чтобы живой халдей жил в мире с живым шкидцем». И теперь он долго надоедал нам своим ворчанием. – Запишет, подлец, – говорил он, угрюмо шмыгая носом. – Ей-богу, запишет. Головой ручаюсь, запишет. – Да брось ты, – сказал Воробей. – Василий Петрович – и вдруг запишет. Мало ли что сгоряча сказал. – Ясно, что сгоряча! – Василий Петрович не запишет, – сказал Янкель. – Василий Петрович добрый, – сказал Горбушка, – он мне три с минусом поставил. Мы даже не утешали Японца. Настолько нелепыми нам казались его опасения. Но он не успокоился. Как только выдался удобный случай, он проник в канцелярию и отыскал «Летопись». Вернулся он оттуда красный и возбужденный. – Добрый?!! – закричал он страшным, плаксивым голосом. – Добрый? Не запишет? Кто сказал: «Не запишет»? – А что такое? – полюбопытствовали мы. – Подите посмотрите, – невесело усмехнулся Японец. Всем классом мы отправились в канцелярию. Толстая «Летопись» лежала на столе, раскрытая на чистой, только что начатой странице. Наверху, на самом видном месте, красовалось свежее, еще не просохшее замечание: «Воспитанник Еонин во время урока намалевал отвратительную карикатуру на своего наставника». От неожиданности мы не могли говорить. – Черт! – вырвалось наконец у Цыгана. – Ну и тихоня! – Ну и подлюга! – сказал Джапаридзе. – Ну и гад! – сказал Янкель. Японец стоял у дверей и с грустным, страдальческим видом разглядывал грязные ногти. – Что же это такое, дорогие товарищи? – сказал он, чуть не плача. Разве есть такие законы, чтобы честного человека записывали только за то, что он рисовать не умеет? – Нет! – закричали мы. – Нету! – Нет такого закона! – Разве это возможно? – продолжал Японец. – Четырнадцатого классное собрание, и мне определенно опять в пятом разряде сидеть. – Нет! – закричали мы. – Невозможно! Не будешь в пятом разряде сидеть. Пришел бородач Косталмед и грозными окриками погнал нас из канцелярии. Собравшись у себя в классе, мы долго и бурно совещались – что делать? И выработали план борьбы. Во вторник, двенадцатого числа, Василий Петрович в обычное время пришел на урок в класс. Он не заметил, что в классе, несмотря на весеннее время, топится печка и пахнет столярным клеем. |