Онлайн книга «Республика Шкид»
– Шухер, – сказала она, – хватит вам наконец филонить. Ты что лупетки выкатил? – обратилась она к Японцу. Тот, не ответив, еще оглушительнее захрюкал. – Послушай! Подхли сюда! – закричала она тогда. Согнувшись от смеха, Японец выбрался из-за парты и прошел на середину класса. Мы придушили смех. – Ты что гомозишь, скажи мне, пожалуйста? – обратилась воспитательница к Японцу. – Ась? – переспросил Японец. – Что? – Ты это вот видел? – сказала барышня и поднесла к самому носу Японца маленький смешной кулак. – Это? – спросил Японец и, деланно изумившись, воскликнул: – Что это такое? – Видел? – угрожающе повторила барышня. – Ребята! – воскликнул Японец и вдруг цепко схватил руку несчастной барышни повыше кисти. – Ребята! Что это такое? По-моему, это – грецкий орех или китайское яблоко… Мы выскочили из-за своих парт и обступили халдейку. – Пусти! – закричала она, задергалась и сделала попытку вырваться. Но Японец крепко держал ее руку. – Пустите, мне больно. Мне больно руку… Японец злорадно хихикал. Мы тоже смеялись и кричали наперебой: – Лупетка! – Ангел! – Мадонна Канавская! Барышня вдруг заплакала. Японец разжал ее руку, и мы, замолчав, расступились. Подергиваясь хрупким нежным тельцем, барышня вышла из класса. Мы были уверены, что не увидим ее больше. И вдруг на другой день, после ужина, она опять появилась в нашем классе. – Здорово! – сказала она, улыбаясь. – Что зекаете? Охмуряетесь? Снова посыпались невпопад блатные словечки. Снова несчастная барышня разыгрывала перед нами роль фартовой девчонки, плевала на пол, подсвистывала, подмигивала и чуть ли не матерно ругалась. Советы добрых людей не пропали даром. Барышня решила не поддаваться «на глот» и вести себя с дефективными по-дефективному. Сказать по правде, на нас уже действовала ее система, и мы вели себя несколько тише. – В стирки лакшите? – спросила она. – Лакшим, – ответили мы. – Клёво, – сказала она. Мы не знали, что значит «лакшить в стирки». – По-сецки поете? – спросила она. – Поем, – ответили мы. И тоже не знали, что значит «по-сецки». – И в печку мотаем, – сказал Японец. – И в ширму загибаем. И на халяву канаем. – Ага! – сказала барышня. – Клёво! Она была необычайно довольна и счастлива, что сумела найти общий язык с необузданными беспризорниками. Она ходила по классу, как дрессировщик ходит по клетке с тиграми. Тигры сидели смирнехонько и ждали, что она будет делать дальше. Дальше, на следующий вечер, она принесла какой-то коричневый ящичек и поставила его на стол. – Давайте займемся делом, – сказала она. – Клёво! – ответили мы хором. Барышня посвистала чего-то, потерла лоб, почесала затылок и спросила: – Кто из вас умеет читать? Мы не обиделись. – Я немножко умею, – сказал Янкель. – Прекрасно, – сказала воспитательница. – Канай ко мне. Янкель подошел к учительскому столу. Халдейка открыла ящик и стала вынимать оттуда какие-то веревочки, карточки и деревянные кубики. На кубиках были оттиснуты буквы русского алфавита. – Ты знаешь, какая это буква? – спросила барышня, взяв со стола кубик с буквою «А». – Знаю, – ответил Янкель. – Как же… Отлично знаю… Это «Гы». – Ну что ты, – поморщилась барышня. – Это «А». – Может быть, – сказал Янкель. – Извиняюсь, ошибся. – А это какая? – спросила барышня, поднимая кубик с буквою «Б». – Это «Гы», – сказал Янкель. – Опять «Гы». А ну-ка, подумай хорошенько. – «Гы», – сказал Янкель. – Нет, это «Б». А это какая? – Дюра, – сказал Янкель. Мы дружно захохотали. Внезапно открылась дверь, и в класс вошел Викниксор. Как видно, он долго стоял у дверей и слушал. – Товарищ Миронова, – сказал он. – Прошу вас собрать ваши вещи и пройти в канцелярию. Барышня торопливо сложила свои веревочки, кубики и картонки в ящик и с ящиком под мышкой покинула класс. Из школы она навсегда исчезла. Откуда-то стороной мы узнали, что в начале 1922 года она поступила в китайскую прачечную на должность конторщицы или счетовода. Маруся Федоровна Другая барышня оставила о себе более приятную память. Это была такая же хрупкая барышня, такое же ходячее растение, готовое улететь при первом порыве ветра, но почему-то с первого взгляда она полюбилась нам, и ее появление не вызвало смеха в классе. – Как вас зовут? – спросили мы. – Маруся, – ответила барышня, а потом, спохватившись, добавила: – Федоровна. Так и осталось за ней: «Маруся Федоровна». Она читала ботанику. Скучнейшую, ненавистную, презренную ботанику по учебнику Кайгородова. Черт ее знает, чем и как околдовала нас Маруся Федоровна. Буйные, непоседливые на других уроках, на уроках ботаники мы сидели смирнехонько, и, что еще удивительнее, мы с интересом слушали всякие сказки про мотыльковые и губоцветные растения, вызубривали наизусть длиннейшие латинские названия и рисовали у себя в тетрадках лютики, пестики и усики. Купец рисовал стеблевые усики дикого винограда! Было чему подивиться. При этом его никто не принуждал. Маруся Федоровна не умела не только настаивать, но и сердиться. Она смеялась, шутила, рассказывала всякую чепуху. И всякая чепуха приводила нас в восторг. В такой восторг приходили мы Первого мая, когда нам читали «амнистию» и выдавали по четверти плитки дешевого пищетрестовского шоколада. В такой восторг нас могла привести только жратва. А тут – пестики… Не будь мы шкидцами, мы поверили бы, что Маруся Федоровна – фея. И вдруг она заболела. Пришел Викниксор и сказал: – Ребята, Мария Федоровна тяжело больна. У нее – рак желудка. Она не приходила больше на урок с раскрашенными своими таблицами и с синим шарфом на плечах девочки. В наших тетрадках лютики и пестики остались недорисованными… Японец и Янкель разузнали адрес и сходили проведать больную. Она их с трудом узнала. У нее исчезала память. Она забывала названия самых обыкновенных вещей. – Мамочка, – обращалась она к старушке матери. – Дай мне, пожалуйста… ну, как это называется… такой кругленький… кружочек… |