Онлайн книга «Республика Шкид»
Родственники получили облегчение, но институт не обрадовался такому приобретению. Маленький шкетик Колька развернулся вовсю: дрался, ругался, воровал и неизвестно чем закончил бы свои подвиги, если б в это время институт не расформировался. Но Колька – сирота, и его переводят в другое заведение, потом в третье. Колька так много сменил казенных крыш, что и сам не мог их перечислить, пока наконец воровство не привело его в Александро-Невскую Лавру. Когда-то Лавра кишела черными монашескими скуфьями и клобуками, но к прибытию Кольки святая обитель значительно изменила свою физиономию. Исчезли монахи, а в бывших кельях поселились новые люди. Тихие кельи превратились в общие и одиночные камеры, в которых теперь сидели несовершеннолетние преступники. Лавра была последней ступенью исправительной системы. Отсюда было только две дороги: либо в тюрьму, либо назад в нормальный детдом. Попасть в Лавру считалось в те годы самым большим несчастьем, самым страшным, что могло ожидать молодого правонарушителя. Провинившихся школьников и детдомовцев пугали Шкидой, но если уж речь заходила о Лавре – значит, дело было швах, значит, парень считался конченным. И вот Колька Громоносцев докатился-таки до Лавры. Три месяца скитался он по камерам, наблюдая, как его товарищи по заключению дуются самодельными картами в «буру», слушал рассказы бывалых, перестукивался с соседями, даже пытался бежать. В темную зимнюю ночь он с двумя товарищами проломили решетку камеры и спустились на полотенцах во двор. Поймали их на ограде, через которую они пытались перелезть. Отсидев тридцать суток в карцере, Колька неожиданно образумился. Однажды, явившись к заведующему, твердо заявил: – Люблю математику. Хочу быть профессором. Категорическое заявление Кольки подействовало. Громоносцева перевели в Шкиду. В тот же день, рассмотрев поближе новичка, шкидцы держали совет: – Как его прозвать? – Трубочистом назовем. Эва, черный какой! – Жуком давайте. – Нет. – Ну, так пусть будет – Цыган. – Во! Правильно! – Цыган и есть. Колька снисходительно слушал, а когда приговор был вынесен, улыбнулся и небрежно сказал: – Мне все равно. Цыган так Цыган. – А почему вы школу зовете Шкид? – спрашивал Колька на уроке, заинтересованный странным названием. Воробышек ответил: – Потому что это, брат, по-советски. Сокращенно. Школа имени Достоевского. Первые буквы возьмешь, сложишь вместе – Шкид получится. Во, брат, как, – закончил он гордо и добавил многозначительно: – И все это я выдумал. Колька помолчал, а потом вдруг опять спросил: – А как зовут заведующего? – Виктор Николаевич. – Да нет… Как вы его зовете? – Мы? Мы Витей его зовем. – А почему же вы его не сократили? Уж сокращать так сокращать. Как его фамилия? – Сорокин, – моргая глазами, ответил Воробышек. – Ну, вот: Вик. Ник. Сор. Звучно и хорошо. – И правда, дельно получилось. – Ай да Цыган! – И в самом деле, надо будет Викниксором величать. Попробовали сокращать и других, но сократили только одну немку. Получилось мягкое – Эланлюм. Оба прозвища единогласно приняли.Однажды Викниксор, бывший Виктор Николаевич Сорокин, любитель всего нового и оригинального, зашел к ребятам и, присев на подоконник, мягко, по-отечески заговорил: – Вы, ребята, скучаете? – Скучаем, – печально ответили ребята. – Надо, ребята, развлекаться. – Надо, – поддакнули опять шкидцы. – Ну, если так, то у меня есть идея. Школа наша расширяется, и пора нам издавать газету. Ребята погмыкали, но ничего не ответили, и Викниксору пришлось повторить предложение: – Давайте издавать газету. – Давайте, Виктор Николаевич. Только… – замялся Косарь, – мы это не умеем. Может, вы сделаете?.. Предложение было смелое, но Викниксор согласился: – Хорошо, ребята, я вам помогу. На первых порах нужно руководство. Так что – ладно, устроим. Скоро о беседе забыли. Но завшколой, увлеченный своей идеей, не остыл. Каждый вечер в маленькой канцелярии дробно стучала пишущая машинка. Это готовился руками самого Викниксора первый номер шкидской газеты. В то же время питомник стал замечать рост популярности Цыгана. Колька ужо не ходил мокрой курицей, новичком, а запросто, по-товарищески беседовал с завшколой и долгие вечера коротал с ним за шахматной доской. – Ишь, стерва, подлизывается к Викниксору, – злобно скулили ребята, поглядывая на ловкого фаворита, но тот и в ус не дул и по-прежнему увивался около зава. – Не иначе как кляузником будет, – разжигал массы Воробей. Ребята слушали и озлоблялись, но Цыган не обращал внимания на хмурившихся товарищей, хотя было обидно, что до сих пор с ним никто не желал дружить, а тем более повиноваться ему так, как повиновались Воробышку. Дело в том, что Шкида только тогда начинала уважать своего товарища, когда находила в нем что-нибудь особенное – такое, чего нет у других. У Воробья это было. У него имелась балалайка, паршивая, расстроенная в ладах балалайка, и умение кое-как тренькать на ней. Из всех воспитанников никто этой науки не осилил, и поэтому единственного музыканта уважали. У Цыгана еще не было случая завоевать расположение товарищей, но он искал долго, упорно и наконец нашел. Однажды, сидя в кабинете завшколой за партией в шахматы, Колька, победив три раза подряд, четвертую игру нарочно провалил. Приунывший Викниксор повеселел. Несмотря на свои пятнадцать лет, Колька хорошо играл в шахматы, и завшколой редко выигрывал. Поэтому он очень обрадовался, когда загнанный и зашахованный его король вдруг получил возможность дышать, а через шесть ходов Колька пропустил важное передвижение и получил мат. – Красивый матик. Здорово вы мне влепили, – притворно восторгался Цыган, разваливаясь в кожаном кресле. – Очень красивый мат, Виктор Николаевич. Викниксор расцвел в улыбке. – Что? Получил? То-то, брат. Знай наших. Цыган минуту выждал, тактично промолчав, и дал Викниксору возможность насладиться победой. Потом, переменив тон, небрежно спросил: – Виктор Николаевич, а как насчет газеты? Будете выпускать или нет? – Как же, как же. Она уже почти готова, – оживился Викниксор. – Только вот, брат, материалу маловато. Ребята не несут. Приходится самому писать. |