Онлайн книга «Республика Шкид»
– Никак нет-с, – отвечает Пьер. – В зубы дам. – Дай-с. Но щуплый Воробей в зубы не дает, а углубляется в обдумывание хода. Пьеру становится скучно, он садится за парту и, пристукивая доской, начинает петь: Спи, дитя мое родное, Бог твой сон хранит… Твоя мама-машинистка По ночам не спит. Брат ее убит в Кронштадте, Мальчик молодой… В это время в классе появляется Викниксор. Все вскакивают. Картежники украдкой подбирают рассыпавшиеся по полу карты, а Янкель, не успевший спрятать папиросу, тушит ее носком сапога. Вместе с Викниксором в класс вошел здоровенный детина, одетый в узкий, с золотыми пуговицами, мундирчик… Мундир у детины маленький, а сам детина большой, поэтому рукава едва доходят ему до локтя, а на животе отсутствует золотая пуговица и зияет прореха. – Новый воспитанник, – говорит Викниксор. – Мстислав Офенбах… Мальчик развитой и сильный. Обижать не будете… Правда, мальчик? – У-гу, – мычит Офенбах таким басом, что не верится, будто голос этот принадлежит ему, а не тридцатилетнему мужчине. – Мальчик, – насмешливо шепчет кто-то, – ничего себе мальчик. Небось сильнее Цыгана… Когда Викниксор уходит, все обступают новичка. – За что пригнали? – любопытствует Япошка. – Бузил… дома, – басит Офенбах. – Меня мильтоны вели, так бы не пошел. Он улыбается. Улыбка у него детская, не подходящая к мужественному, грубому лицу… Сразу все почему-то решают, что Офенбах хотя и сильный, но не злой. – Сколько тебе лет? – спрашивает Цыган, уже почуявший в новичке конкурента по силе. – Четырнадцать, – отвечает Офенбах. – Сегодня как раз именинник… Это мне мамаша подарочек сделала, что пригнала сюда. Он осматривает серые стены класса и грустно усмехается. – Ничего, – говорит Японец. – Подарочек не так уж плох… Сживемся. – Неужели тебе четырнадцать лет? – задумчиво говорит Янкель. – Четырнадцать лет, а вид гужбанский – прямо купец приволжский какой-то. – И верно, – говорит Воробей. – Купец… – Купец, – подхватывает Горбушка. – Купец, – ухмыляется Офенбах, не ведая, что получает эту кличку навеки. – А что это у тебя за полупердончик? – спрашивает Янкель, указывая на мундир. – Это – кадетская форма, – отвечает Купец. – Я ведь до революции в кадетском учился. В Петергофском, потом в Орловском. – Эге! – восклицает Янкель. – Значит, благородного происхождения? – Да, – отвечает Купец, но без всякой гордости, – благородного… Отец мой офицер, барон остзейский… Фамилия-то моя полная – Вольф фон Офенбах. – Барон?!. – ржет Янкель. – Здорово!.. – Да только жизнь-то моя не лучше вашей, – говорит Купец, – тоже с детства дома не живу. – Ладно, – заявляет Япошка. – Пускай ты барон, нас не касается. У нас – равноправие. Потом все усаживаются к печке. Купец садится, как индейский вождь, посредине на ломаный табурет. Он чувствует, что все смотрят на него, самодовольно улыбается и щурит и без того узкие глаза. – Значит, ты тово… кадет? – спрашивает Янкель. – Кадет, – отвечает Купец и, ухмыляясь, добавляет: – Бывший. Несколько мгновений длится молчание. Потом Мамочка тонким, пискливым голосом спрашивает: – У вас ведь все князья да бароны обучались… Да? – Фактически, – басит Купец, – все дворянского звания. Не ниже. – Ишь ты, – говорит Воробей. – Князей, значит, видел. За ручку, может быть, здоровался. – И не только князей. Я и самого Николая видел. – Николая? – восклицает Горбушка. – Царя! – Очень даже просто. Он к нам в корпус приезжал, а потом я его часто видел, когда в дворцовой церкви в алтаре прислуживал. Эх, жисть тогда была – малина земляничная!.. Купец вздыхает: – Просвирками питался! – Просвирками? – Да, просвирками, – говорит Купец. – Вкусные просвирки были в дворцовой церкви, замечательные просвирки. Напихаешь их, бывало, штук двадцать за пазуху, а после с товарищами жрешь. С маслом ели. Вкусно… Он мечтательно проводит рукою по лбу и снова вздыхает: – Только засыпался очень неприятно! – Расскажи, – говорит Японец. – Расскажи, расскажи! – подхватывают ребята. И Купец начинает: – Обыкновенно я, значит, в корпус таскал просвирки, – там их и шамали… А тут пожадничал, захватил маслица, думаю – в алтаре, где-нибудь в ризнице, позавтракаю. Ну вот… На амвоне служба идет, дьякон «Спаси, господи, люди…» запевает, а я перочинный ножичек вынул и просвирочки разрезаю. Нарезал штук пять, маслом намазал, склеил, хотел за пазуху класть, а тут, значит, батюшка, отец Веньямин, входит, чтоб ему пусто… Ну я, конечно, все просвирки на блюдо и глаза в потолок. А он меня на дворцовую кухню за кипятком для причастия посылает. Прихожу оттуда с кипятком – нет просвирок, унесли уже. Сдрейфил я здорово. Все сидел в ризнице и дрожал. А потом батя входит. В руках просвирка. Рука трясется, как студень. «Это что такое? – спрашивает. – А?» Ну, безусловно, меня в три шеи, и в корпусе, в карцере, двое суток пропрел. Оказывается, батя Николаю, самодержцу всероссийскому, стал подавать просвирку, а половинка отклеилась – и на пол… Конфузу, говорят, было… Потеха! Ребята хохочут. В это время трещит звонок. – Спать хряемте, – говорит Воробей. – Что это? – удивляется Купец. – Так рано спать? – Да, – отвечает Японец. – У нас законы суровые. Хотя не суровее, конечно, кадетских, а все-таки… В спальне вспоминают, что Купец не получил от кастелянши постельное белье. Кастелянша работает до шести часов, и позже белье не получить. – Пустяки, – говорит Японец. – Соберем с бору по сосенке… Выспится. Коек пустых много, собирают белье: кто подушку, кто одеяло, кто простыню дает. Из подушек делают матрац, и постель у Купца получается не хуже, чем у других. Купец укладывается, завертывается в серое мохнатое одеяло и басит: – Спокойной ночи, робя! Потом засыпает, храпит, как боров, и не слышит приглушенных разговоров ребят, которые тянутся за полночь… Утром дежурный проходит по спальне, звонит в серебристый колокольчик. Воспитанники вскакивают, быстро одеваются и бегут в умывальню. Когда вся спальня уже на ногах, все постели убраны, одеяла сложены вчетверо и лежат на подушках, дежурный замечает, что новый воспитанник четвертого отделения спит. |