Онлайн книга «Все так»
|
– Может быть, на этой свадьбе я встречу своего человека? – спрашивает она. – Двадцати двух-четырех лет? Ты хочешь такого маленького своего человека? – удивляюсь я. – Теперь, когда я цвета баклажана, почему бы и нет? – А в городе бабушки Милы баклажаны называют синенькими… – Нет, синенького я не хочу… Только зелененького, незрелого. А еще очень важно, чтобы у него была здоровая печень. В этом месте надо плакать, но мы смеемся. 9 сентября, раннее утро А мы все время смеемся, когда надо плакать. Кто-то сказал нам, что слезы – это стыдная слабость. И наши враги не должны ее видеть. Мы всегда живем с оглядкой на врагов. Хотя со многими из них мы даже не знакомы. Враги – тоже метафора. Фигура речи. Лучше думать, что кругом враги, чем знать, что кругом пусто. Получается, что, кроме невидимых и, наверное, несуществующих врагов, мы никому не нужны. Спрашивается: зачем тогда смеемся, если хочется плакать? А Сережа спит. Предатель. 9 сентября, утро И я тоже буду… А проснусь через девять дней на десятый, и все уже будет в порядке. А семнадцатого все будут подбегать к этому предателю и спрашивать: «Ой, а где же наша Наташенька (она же Толик, она же Изя)?» А он будет говорить: «Спит, спит себе, знаете ли, и плевать хотела…» И ему будет стыдно и грустно. Как сейчас мне. * * * Выясняется, что Гоша, брат Андрюши, на свадьбе пить не будет, потому что ему за руль и в отпуск. У него бархатный сезон. Поэтому банкет лучше перенести. Еще выясняется, что у Вовки, который считается моим биологическим отцом, на семнадцатое намечены встречи с избирателями и с телекамерами. У него, оказывается, старт кампании. И нам должно быть лестно запустить его избирателей в ресторан. Но хочется почему-то запустить не избирателей, а тяжелый предмет, и не в ресторан, а прямо в голову. Вовке в голову. Еще из крупных проблем – неожиданно запивший тамада, «моей-маме-нечего-надеть», дождь в прогнозе погоды и вопрос Кати: «А что делают люди после свадьбы?» * * * А из хорошего – смирение. Мы неожиданно привыкли, что Катя теперь всегда будет сначала женой, а потом, может быть, дочерью. – Я не люблю жареную картошку, порезанную кубиками, – говорит Сережа. – Пусть теперь Андрюша думает, как сказать ей об этом. – А вдруг он как раз любит? – Кубиками? Извращенец! Не остро, не остро, не остро. Я ищу в себе дыры и пропасти, в которые так сладко падала все это время, и не нахожу. Не остро. И кое-где даже растет трава. 9 сентября, день – Ваш сын укусил Макара, – строго говорит учительница. – За что? – спрашиваю я. – А это имеет значение? – удивляется она. – Ну, за руку. Можно подумать, если бы он укусил Макара за ногу, это бы меняло дело… Я киваю. Не меняло бы, конечно. Но вопрос не в месте нанесенных увечий, а в причине. У человека могут быть причины, по которым он превращается в собаку. Деньги, например, могут быть причиной. Или другие травмирующие обстоятельства. – За что? – снова спрашиваю я. – За солнце, – нехотя отвечает Миша. – Я считаю, что если солнце садится, то у него есть попа. – А Макар? – А Макар говорит, что попа и пися – это плохие слова и их говорить нельзя. А сам пошел к Ольге Ивановне и сказал. Он морщит нос. Поправляет очки, подсовывает под стекла указательные пальцы. В глазах собираются слезы. И важно поймать их руками и сразу, на выходе. – Он больше не будет, – говорю я. – Не уверен, – вздыхает Миша. Учительница сурово качает головой. Ей грустно. Но немножко смешно. А Макар – ябеда. Я бы сама его укусила. 10 сентября В ресторане – траур по поверженным леопардам. Почему-то по синтетическим. Стулья наряжены в пятнистые чехлы, официанты – в шапочки с ушами. У официанток на юбках – хвостик. На стенах висят трофеи – пустые бутылки, кобуры, сабли, лицо убиенной косули, три фотографии медведя и грамота кабинета министров «Лучшему охотнику страны». Все это считается концептуальным. Только можно мы не будем здесь жениться? – О да! – говорит выглянувший из запоя тамада. – Ваш ресторан классом похуже. И это меня эстетически оскорбляет. Я не могу писать сценарий для вечности в забегаловках. Мне не смешно. Не зло. Не агрессивно. И не страшно, что все пойдет прахом. Ненаписанный для вечности сценарий – это какая-никакая, а гарантия. Конец света временно откладывается. По причине эстетического возмущения автора. 11 сентября А мы спим. Еще не долго, не глубоко, по очереди: Сережа в первой части ночи, я – во второй. Но это большой прогресс. * * * Бабушка Шура нарядилась и пришла к загсу. Это – в итоге. А сначала она пропала и ее искали. В моргах, в больницах, в милиции, в церкви. Еще у соседей. Нас спасли прогресс, цивилизация и функция «последний набранный номер». Это был номер такси… Когда мы ее нашли, папа сказал шепотом: «Я еще не готов быть сиротой». «А никто не готов, Лешенька! – лучезарно улыбнулась бабушка Шура. И добавила: – Сыночек». Иногда бабушка Шура знает, что у нее склероз. И когда знает, очень стесняется. Ей неловко. Склероз – большое беспокойство для окружающих. Зато ее личная война закончилась миром. Первыми забылись колдуны. Рассосались как не было. Ушли враги, дэмоны, желание менять квартиры… И другие желания, считавшиеся странными. Их место занял немецкий язык. И детство, в котором были бонна, фарфоровая кукла, привезенная отцом из Парижа, пони, подаренный крестным, и бесконечный поиск салфетницы, без которой невозможно начинать обед. Врачи говорят, что в склерозе только детство и имеет значение. Только оно и помнится хорошо. «Мне надо чаще бывать в свете, – говорит бабушка Шура. – Я провела здесь буквально полчаса, и меня трижды расцеловали и угостили шампанским». «У тебя диабет! – возмущается папа. – Тебе нельзя спиртного!» «Неужели? Ты думаешь, что это может мне навредить?» Бабушка Шура у нас ровесница Первой мировой. И мне кажется, что по поводу пони она врет. 12 сентября План взятия Бастилии такой: в два часа дня Андрюша приедет к нам домой забирать Катю. В четыре факт передачи собственности подтвердит специально обученная женщина из Дворца бракосочетаний. В шесть по этому поводу можно будет напиться. В ресторане без леопардов. Без леопардов – это пока единственная хорошая новость. |