Онлайн книга «Филиал»
|
Задача симпозиума — «попытка футурологического моделирования гражданского, культурного и духовного облика будущей России». Объект внимания — таинственное багровое пятно на карте. Пятно, я бы добавил, — размером с хорошую шкуру неубитого медведя. Разместили нас в гостинице «Хилтон». По одному человеку в номере. За исключением прозаика Белякова, которого неизменно сопровождает жена. Мотивируется это тем, что она должна записывать каждое его слово. Помню, Беляков сказал литературоведу Эткинду: — У меня от синтетики зуд по всему телу. И Дарья Владимировна тотчас же раскрыла записную книжку. К часу на всех этажах гостиницы «Хилтон» зазвучала славянская речь. К двум по-русски заговорила уже и местная хозобслуга. Портье, встречая очередного гостя, твердил: — Добро пожалуйста! Добро пожалуйста! Добро пожалуйста! В три часа мистер Хиггинс провел организационное собрание. К этому времени я уже повидал десяток знакомых. Подвергся объятиям Лемкуса. Выслушал какую-то грубость от Юзовского. Дал прикурить Самсонову. Помог дотащить чемодан сионисту Гурфинкелю. Обнял старика Панаева. Панаев вытащил карманные часы размером с десертное блюдце. Их циферблат был украшен витиеватой неразборчивой монограммой. Я вгляделся и прочитал сделанную каллиграфическими буквами надпись: «Пора опохмелиться!!!» И три восклицательных знака. Панаев объяснил: — Это у меня еще с войны — подарок друга, гвардии рядового Мурашко. Уникальный был специалист по части выпивки. Поэт, художник… — Рановато, — говорю. Панаев усмехнулся: — Ну и молодежь пошла. Затем добавил: — У меня есть граммов двести водки. Не здесь, а в Париже. За телевизор спрятана. Поверьте, я физически чувствую, как она там нагревается. Панаев был классиком советской литературы. В сорок шестом году он написал роман «Победа». В романе не упоминалось имени Сталина. Генералиссимус так удивился, что наградил Панаева орденом. Впоследствии Панаев говорил: — Кровожадный Сталин наградил меня орденом. Миролюбивый Хрущев выгнал из партии. Добродушный Брежнев чуть не посадил в тюрьму. Отмечалась годовщина массовых расстрелов у Бабьего Яра. Шел неофициальный митинг. Среди его участников был орденоносец Панаев. Он вышел к микрофону, начал говорить. Раздался выкрик из толпы: — Здесь были расстреляны не только евреи. — Да, — ответил Панаев, — верно. Но лишь евреи были расстреляны только за это. За то, что они евреи. Мистер Хиггинс рассказал нам о задачах симпозиума. Вступительную часть завершил словами: — Мировая история едина! — Факт! — отозвался из своего угла загадочный религиозный деятель Лемкус. Мистер Хиггинс слегка насторожился и добавил: — Убежден, что Россия скоро встанет на путь демократизации и гуманизма! — Факт! — все так же энергично реагировал Лемкус. Мистер Хиггинс удивленно поднял брови и сказал: — Будущая Россия видится мне процветающим свободным государством! — Факт! — с тем же однообразием высказался Лемкус. Наконец мистер Хиггинс внимательно оглядел его и произнес: — Я готов уважать вашу точку зрения, мистер Лемкус. Я только прошу вас изложить ее более обстоятельно. Ведь брань еще не аргумент… Усилиями Самсонова, хорошо владеющего английским, недоразумение было ликвидировано. Мистер Хиггинс дал нам всевозможные инструкции. Коснулся быта: транспорт, стол, гостиничные услуги. Затем поинтересовался, есть ли вопросы. — Есть! — закричал Панаев. — Когда мне деньги вернут? Самсонов перевел. — Какие деньги? — удивился Хиггинс. — Деньги, которые я истратил на такси. Хиггинс задумался, потом мягко напомнил: — Лично я доставил вас из аэропорта на своей машине. Вы что-то путаете. — Нет, это вы что-то путаете. — Хорошо, — уступил мистер Хиггинс, — сколько долларов вы израсходовали? Панаев оживился: — Восемьдесят. И не долларов, а франков. Машину-то я брал в Париже. Мистер Хиггинс оглядел собравшихся: — Вопросов больше нет? Тут поднял руку чешский диссидент Леон Матейка: — Почему я не вижу Рувима Ковригина? Все зашумели: — Ковригин, Ковригин! Бывший прокурор Гуляев воскликнул: — Господа! Без Ковригина симпозиум теряет репрезентативность! Мистер Хиггинс пояснил: — Все мы уважаем поэта Ковригина. Он был гостем всех предыдущих симпозиумов и конференций. Наконец, он мой друг. И все-таки мы его не пригласили. Дело в том, что наши средства ограничены. А значит, ограничено число наших дорогих гостей. За каждый номер в отеле мы платим больше ста долларов. — Идея! — закричал чешский диссидент Матейка. — Слушайте. Я перебираюсь к соседу. В освободившемся номере поселяется Ковригин. Все зашумели: — Правильно! Правильно! Матейка перебирается к Далматову. Рувимчик занимает комнату Матейки. Матейка сказал: — Я готов принести эту жертву. Я согласен переехать к Далматову. …………………………… О том, чтобы заручиться моим согласием, не было и речи. Мистер Хиггинс сказал: — Решено. Я немедленно позвоню Рувиму Ковригину. Кстати, где он сейчас? В Чикаго? В Нью-Йорке? Или, может быть, на вилле Ростроповича? — Я здесь, — сказал Рувим Ковригин, нехотя поднимаясь. Все опять зашумели: — Ковригин! Ковригин! — Я тут проездом, — сказал Ковригин, — живу у одного знакомого. Гостиница мне ни к чему. Матейка воскликнул: — Ура! Мне не придется жить с Далматовым! Я тоже вздохнул с облегчением. Ковригин неожиданно возвысил голос: — Плевать я хотел на ваш симпозиум. Все собравшиеся здесь — банкроты. Западное общество морально разложилось. Эмиграция — тем более. Значительные события могут произойти только в России! Хиггинс миролюбиво заметил: — Да ведь это же и есть тема нашего симпозиума. Вечером нам показывали достопримечательности. Сам я ко всему этому равнодушен. Особенно к музеям. Меня всегда угнетало противоестественное скопление редкостей. Глупо держать в помещении больше одной картины Рембрандта… |