Онлайн книга «1993»
|
Было слышно: Виктор, чертыхаясь, возился с замком. Лена поцеловала Свету, потрепала по стриженой макушке Игоря. – Простите! Стой ты! Побежала. – До свидания! – звонко сказала Таня и тенью метнулась за матерью. Виктор недолго был во власти алкоголя, а всего верней – просто выделывался. От выпитого он не столько даже раскраснелся, сколько порыжел, весь превратившись в одну яркую веснушку. Он пританцовывал, раскачиваясь и подлетая тучным телом, пристукивал башмаками и тоненько блаженно повизгивал, как младенец на материнских руках. В узком и длинном небе над переулком давились облака. Лена твердила ему главное, что ее мучило и жгло: – Витя, ты дальше не пей! Ты дальше только не пей, ладно? Витя! Пойдем вон в тот дворик! Посидим! Таня водички купит. И поедем потихоньку… Переулок был практически пустынен, и это окрыляло Виктора счастливым чувством беспредела. Напротив старинного дома, который только что покинули Брянцевы, стоял особняк. На внушительной деревянной двери под козырьком тусклым золотом переливалась табличка с черными крупными буквами “Московская Патриархия”. Поодаль меж двумя окнами, укрытыми белоснежными занавесками, на выпуклом квадрате стены была наклеена листовка, желто-лимонная, вероятно, от солнца, длительного висения и клея. Сверху в половину листовки была черно-белая фотография: молодое, стыдливо-блудное лицо, туника вроде простыни и головной убор вроде полотенца, как некоторые женщины накручивают на волосы, выйдя из ванной. В левой руке богиня держала жезл, а правой благословляла. Виктор коснулся ладонью губ, чмокнул, сделал размашистое движение рукой и всей пятерней хлопнул по листовке: – Мадам, пойдемте танцевать! – Тебя милиция заберет! – Лена воровато оглядела переулок. – Ты чего нос воротишь? Не ревнуй меня к ней! Это же кар-тин-ка. Ее ж твоя мачеха и клеила. Нет Валентины, а бумажка висит! Дверь особняка открылась, на порог выкатился плотный мужичок в костюме и закурил, буровя их пытливым взглядом. – Пап, пойдем! – жалобно позвала Таня. – Дочери бы постыдился! – сказала Лена. Виктор запрокинул голову к облакам, как будто высылая в небо невидимые стрелы безумия. Вернув голову, сказал с безоружной зевотой: – Да чо вы прилипли, как репей. Идем! Он пошел быстро и увлеченно, точно бы к какой-то цели. Лене и Тане ничего не оставалось, как следовать за ним в дурманном запахе водки. – Папа, не беги так! – говорила Таня, заглядывая отцу в его решительное, неожиданно монументально затвердевшее лицо. – Пускай проветрится! – возражала Лена. – Чего теперь Кузяевы скажут? Я им хвасталась: “Молодцом Витечка, пить умеет, а уж если пьет, то не пьянеет”. Вот тебе и Витечка! – Она начинала пилить мужа, улавливая, как он теряет хмель. – И время нашел: маму мою вторую хороним… А он… Всех нас разом загнать в гроб решил… Виктор, не отвечая, свернул на Пречистенку и пошел в сторону метро “Кропоткинская”. – Мы домой поедем, да, пап? – спросила Таня. – Попробуй мне бутылку взять! – сказала Лена. – Сама в милицию сдам. Перешли по зебре, остановились у метро. – Если что не нравится – не смею задерживать! – щедрым волнообразным жестом Виктор указал влево. – До вокзала по прямой! Дорогу знаете! – Пап, я с тобой! – сказала Таня. – А ты долго еще хочешь гулять, а, пап? – Танечка, а ты Красную площадь видела? – спросил он с чувством. – Маленькой. – И я давно… Ну что вы как неродные? Когда еще всей семьей по Москве пройдемся! И не скандалил я ни с кем. У них свое мнение – у меня свое. Ну тошно мне с их мнением рядом сидеть! – А со мной тоже тошно? – спросила Лена требовательно. – Мне тебя одной с твоим мнением хватает. Одна – ладно. А больше – уже тошнит! – Виктор подался к жене, ласково и сурово ухмыляясь, и протянул руки, обнимая воздух вокруг нее. – Пап, я мороженого возьму? – спросила Таня. Через минуту пошли дальше. Таня лизала из оранжевой обертки химически-свекольный лед и думала: “Как это, был человек и нет? Куда люди деваются? Неужели все умрут?” – и уже знакомый холодок щекотал ее сердце. Лена, замолчавшая, с чем-то внутренне согласившаяся, шла нахальной походкой курортницы, выдвигая вперед плечи. Виктор продолжал идти целеустремленно, но более спокойно, всё еще похожий на большую, но уже побледневшую веснушку. – Это Пушкинский музей, помнишь, Таня? – кивнула Лена. – А справа бассейн был. Здесь снова храм обещают построить. Его коммунисты взорвали. – А построят? – Мамаша ждет, – добродушно заметил Виктор. – Обещать они могут что угодно! Миновав библиотеку Ленина и старое здание университета, оказались у гостиницы “Националь”. Подземным переходом Виктор вывел семью на Манежную площадь. Дул ветер, сильный и упругий, точно с моря. Краснел мрачноватым куличом Ленинский музей. Возле музея кучковался народ и слышалось возбужденное гудение голосов. То и дело, отлепляясь от одной группы, кто-нибудь перемещался в другую. – Ах, вот куда ты нас вел! – протянула Лена. – Пап, это не Красная площадь, – сказала Таня. – Щас, щас, щас… Щас на площадь пройдем… – отвечал Виктор сомнамбулически. – Щас… В два скачка он преодолел расстояние до народа и слился с его гудением. Первый людской круг был средних размеров – голов сорок. Здесь громко рапортовал невысокий мужчина в желтой рубахе и серой безрукавке, с седыми волосами, рассыпанными по плечам, и седой бородой совком. Он, как регент, в такт голосу рассекал воздух ребром ладони. – На Пасху трех монахов в Оптиной пустыни зарезали. Они в колокол звонили, их сатанист резал, а они звонили. Прямо на колокольне резал. На ноже у него были три шестерки. Один монах кровью истекал и всё равно звонил. – Зарезал, и чего теперь? У нас в Братеево каждый день людей режут, – недовольно сказал кто-то. – Идею дай! – потребовал другой. – Боже, очисти нас, грешных! – выдохнула женщина в прозрачном платке и с бумажной иконкой. – А идея моя простая, братцы и сестренки! Нынче время бесов! В Дивееве матушка Магдалина, ей девяносто четыре, впала в летаргический сон тогда же, на Пасху. Недавно очнулась, всего два слова сказала: “Сентябрь, октябрь” – и дальше заснула. Время бесов… Вот ты, жрец, кому поклоняешься? Не бесу разве? Вопрос был обращен к крепышу, тоже невысокому. Тот был бритый наголо, в белой рубахе навыпуск, расшитой васильками и маками, но при этом в трениках и кедах. Подбородок его, крепенький и напряженный, как отдельный мускул, украшали несколько жестких и длинных черных волосков. |