Книга Дорога на две улицы, страница 49 – Мария Метлицкая

У Ольгиной кровати постоянно лежал топор.

А вот Сережа оживился – то, что происходило в Мишиной комнате, вызывало у него острейший интерес. И он оказался единственным, кого Миша приветил и не объявил врагом.

– Ты, пацанчик, такой же терпила, как я. У тебя ни мамки, ни папки – и я из таких. Тебя вроде как пожалели – и меня пытались. Думаешь, мы ИМ нужны? – спрашивал он у мальчика, кивая на дверь «вражеской» комнаты.

Сережа пожимал плечами. Миша гладил его по голове и говорил:

– То-то! Эти… Эти сожрут и не подавятся. Не сомневайся! И докторишка этот, интеллигент вшивый. И сестрица моя. Приличную из себя корчит. А эта грымза, старая дева, – вообще урод. Вместе с братцем – с кочаном вместо головы. Та еще семейка, не сомневайся. Держат нас с тобой за… Да, паря? А я, между прочим, офицер!

Сережа испуганно кивал.

Тогда же, в свои десять лет, из рук нового друга и «родственника» Миши он выпил первую рюмку портвейна. Точнее, не рюмку, стакан.

Ольга ездила в Банный и расклеивала объявления по обмену.

Тем временем Миша привел в дом подругу. А вскоре женился. И тыкал «соседям» в нос паспорт с печатью:

– Хозяйка, ясно?

«Хозяйка», тридцатилетняя алкашка Верка, с красным одутловатым лицом, на котором с трудом читался возраст и подобие хоть какой-нибудь мысли, с непременным фиолетовым бланшем то на одном, то на другом глазу, была шустрая и незлобивая – пока трезвая. Носилась по кухне и пыталась приготовить «харчи». От неожиданно привалившего счастья в виде собственной комнаты, теплой воды и отдельного сортира, да еще и законного мужа Верка ошалела и загордилась.

Поутру, наложив на лицо килограмм дешевого грима и обвязав голову платком на манер чалмы, она гордо выплывала на кухню и варила «кофэ».

Безуспешно пыталась завязать разговор с Еленой или Ольгой. С Борисом пыталась кокетничать – за что вечером отдувалась по полной. Муженек ее был не в меру ревнив и далеко не обходителен. Отсюда и наличие разноцветных бланшей под выцветшими Веркиными очами.

Кокетничала Верка и с дружками-собутыльниками, за что была неоднократно и крепко бита.

К Сереже она, бездетная, прикипела и называла его «малец».

Все варианты обмена Миша с Веркой отвергали. Причем главной здесь была именно Верка. То предложенная комната была узка, то темна, то не подходил метраж или этаж. Они желали «просторного и светлого жилья с видом на парк и вблизи у метро». Да! И обязательно в центре!

– Мы же привыкшие, – говорила Верка, навсегда позабыв родной деревянный барак в Гольянове.

Лукониным тоже надо было соблюсти свои интересы: три комнаты как минимум, конечно, желательно в старом районе, с большой кухней – такая семья, и с лифтом – для Никошиного удобства.

Если и попадалось что-нибудь подходящее, Верка гордо отвергала очередной предложенный вариант. А однажды, наивно хлопая голубыми, без ресниц, глазами, доверительно шепнула:

– Елен Сергеевн! Ну че нам торопиться? На голову не каплет, подхарчиться у вас всегда возможно. Да и друзья у нас здесь – куда нам без друзей?

Елена словно взбесилась:

– Друзья? Это не друзья, Вера, это – собутыльники! Вы катитесь в пропасть – ваше дело. Но наша жизнь никак не должна зависеть от вас! Это вы понимаете?

Испуганная Верка мелко закивала.

Ольга после очередного отказа «соседей» прижала Верку к стене и прошипела:

– Зашибу! Если в течение месяца не разъедемся – зашибу!

Верка отпрыгнула, испуганно заморгала, а потом взяла себя в руки:

– Зашибешь – сядешь! Суд у нас, слава богу, справедливый! Советский у нас суд! И за угрозу ответишь!

Ольга, стиснув зубы, пошла прочь.

Ситуация зашла в тупик. Машка с трудом уживалась с Гаяне, Никошины приступы повторялись, Елена сидела на успокоительных, Борис не справлялся с давлением, а Ольга словно окостенела от беспомощности и отчаяния. От того, что она не может защитить самых близких и родных людей. Родителей, брата и племянницу.

Где выход? Может, Эля права – отравить?

Хорошие мысли у интеллигентного человека. А ведь никто бы не осудил. Даже суд нашел бы оправдание. Достаточно вспомнить Чехова.

Шутник был Антон Павлович, шутник.

А тут не до шуток, извините.

* * *

Обменные цепочки рвались, лопались, длинные пирамидки сложносочиненных обменов осыпались, как песочные домики.

Наконец терпение лопнуло – по Элиному совету написали заявление в милицию. Милиция отреагировала сразу.

Пожилой участковый, осмотрев комнату «молодых» и проверив документы, Елену успокоил:

– Будем привлекать. Во-первых, за содержание притона, а во-вторых, за тунеядство. Можем еще принудительно полечить – в ЛТП определим на месяцок. Только, Елена Сергеевна, поможет вряд ли. У меня на эти темы такой опыт…

И он тяжело вздохнул.

Елена ответила:

– Попробуем полечить! А вдруг!

Участковый с сомнением и осуждением покачал головой – дело ваше!

Никаких «вдруг»! Из лечебницы Миша вышел еще более озлобленным.

Бились они с Веркой теперь не на жизнь, а на смерть. Верка выскакивала в коридор и колотила в Еленину дверь. И опять вызывали милицию.

Однажды Миша толкнул Никошу. В коридоре, проходя мимо. Толкнул сильно, кулаком в правый бок. Никоша в ответ замахнулся. Но тут, на счастье, выбежала Ольга.

Ночью у Никоши был сильнейший приступ. Две «Скорые» с интервалом в два часа. После приступа он неделю пролежал в кровати – без сил, вымотанный, раздавленный болезнью и унижением.

Это был край, конец. И Елена поняла, что больше так продолжаться не может.

Под Элину диктовку было написано заявление о пропаже крупной суммы денег и золотых вещей.

Заявление отнесли в милицию. Следователь Бобров тяжело вздохнул:

– Понимаю, обуза. Только вот по одному заявлению родственников в тюрьму мы – увы – не сажаем. Так что ждите, пока ваш Гоголев еще где-нибудь проколется, – сказал и усмехнулся: – Знаем мы вас, родственничков!

– В смысле? – не поняла Елена.

Следователь устало махнул рукой.

Ждать пришлось недолго. Через два месяца Миша с дружками «взял» водочный магазин на соседней улице. Подпоили сторожа и дельце обтяпали.

Вытащили три ящика водки, один тут же продали. Не отходя от кассы, в пяти метрах от магазина.

Сторож проспался и «побег» в милицию.

Михаила арестовали, Верка исчезла, как не было.

По суду дали пять лет. Хищение государственного имущества. От последнего слова подсудимый отказался.