Онлайн книга «Третий четверг ноября»
|
Платон перелистал тонкие странички. – Да уж. Мне столько не осилить. Жалоба и впрямь была длинной. Яночка улыбалась смущенно, девушка-администратор все хлопотала, а Лёка невыносимо гордилась Платоном, позабыв о том, что прошлого не воротишь, дважды в одну реку не войдешь, и вообще – не стой под стрелой. Он все сообразил и все придумал, он еще и Яночке хочет помочь, и в этом он весь – великодушный, умный, ироничный, странный. Как это она, Лёка, его... упустила? На кого променяла? Сестрица Ника утверждала, что Лёка играет в людей, как в куклы. Что ей проще и понятней, когда все главные роли исполняет она сама, на разные лады меняя голос и давая реплики то за одного, то за другого персонажа. Ника утверждала, что это хорошее качество для сочинения детективов, а для жизни – не годится. Ника утверждала, что «давать реплики» за Платона у нее не получилось, и Лёка выбрала более легкий и понятный путь. Она придумала себе Артема, и их большую любовь, и их понимание, и интерес друг к другу. А интереса-то никакого нет. Какой может быть интерес, когда он все время занят то бывшей женой, то бывшей – настоящей! – дочерью, то вдумчивым выбором пиджака для корпоративной вечеринки. Ника утверждала, что как только закончатся или наскучат вечеринки и пиджак станет не актуален, Лёке будет значительно сложнее придумывать «сюжеты». Просто потому, что их тоже нет, как и интереса!.. – Не сопи мне в ухо, – попросил Платон Легран. – Мне надо сосредоточиться. Из внутреннего кармана пиджака он достал ручку, отвергнув предложенную Яночкой, и стал быстро и коряво писать. Почерк у него был такой, что Лёка поначалу думала, что он малограмотный. Это еще когда не знала, что он доктор и профессор. Он писал долго, не отрываясь и не отвлекаясь, а Лёка все сидела, понурившись и уже без всякой радости рассматривая свои новые хипповые джинсы, голубые и вытертые на коленях. ...А точно нельзя дважды войти в одну реку?.. ...А точно-преточно сделанного не воротишь? Он дописал, закрыл гадкую книгу, подал Лёке шубейку, и они вышли на улицу под снег, сопровождаемые поклонами и приглашениями заходить еще. – Ты чего такая мрачная, Лёка? – Там не было телефона, да? – Почему не было? Был. – Как?! И ты его не записал?! – Нет. Она остановилась, и он остановился тоже. Снег летел, попадал ему в очки, и он раздосадованно снял их и сунул в карман. – Послушай меня!.. – Надо вернуться и записать телефон! – Лёка, послушай. Тебя правда ничего, кроме этого дурацкого расследования, не интересует? – А что меня должно интересовать?! – крикнула она с раздражением, и какая-то питерская старушка, ковылявшая мимо, посмотрела на нее с неодобрением. – Ты мне помогаешь, и спасибо тебе большое! Что еще?! – Да все! – Что – все?! – Вот, например, что сегодня третий четверг ноября. Молодое божоле. Снег пошел. Ты меня пригласила в ресторан... просто так? Потому что я тебе помогаю? Лёка молчала. – Мы поужинаем и разойдемся по номерам? Я в свой люкс на шестом этаже, а ты к начальнику физкультурного техникума?! – Он начальник службы безопасности. – И больше ничего и никогда не будет? – Чего не будет, Платон?.. – А, черт возьми!.. Он схватил ее в охапку, потряс немного и посмотрел, как ей показалось, с отвращением и поставил на место. Она все ждала – поцелуя, конечно, – и не дождалась. Сговорились они!.. С утра она получила один поцелуй, то ли в ухо, то ли в щеку, после бессонной одинокой ночи с видом на Исаакиевский собор! Этот тоже меня не хочет? У того бывшая жена пропала, он не в себе, а у этого что? Танцовщица в своей юбочке из голубого газа с блестками все кружилась на одной ноге посреди зеркального озера, а стойкий оловянный солдатик вообще куда-то подевался, и был только один способ проверить, превратилась она окончательно в плоскую выцветшую картонку, или нет. Лёка вздохнула, взяла его за дубленку, сильно притянула к себе, он переступил ногами, чтобы не упасть, и поцеловала в губы. С оловянным солдатиком такие штуки никогда не проходили. Он соглашался, довольно равнодушно, и исполнял свой долг до конца – нет, нет, исключительно в смысле внезапных поцелуев! – и даже несколько старался в этом направлении, но как только Лёка переставала настаивать, обо всем забывал и продолжал заниматься своими делами. Платон Легран, когда Лёка его поцеловала, охнул от удивления, и очень близко она увидела его веселые, изумленные глаза, и он моментально перехватил у нее инициативу, и как-то так получилось, что она прижимается к нему все теснее и теснее, как будто собирается влезть к нему в самое нутро, в душу, если душа находится именно там, где Лёка себе представляла. Чуть выше сердца, чуть ниже губ, которые она совсем позабыла. Ты не умеешь целоваться всерьез, говорил он ей когда-то, цитируя то ли стихи, то ли песенку. Лёка ее никогда не слышала. Кажется, сейчас она целовалась абсолютно всерьез, посреди Большой Морской, под снегом, в третий четверг ноября. – Ну что? – Я тебя боюсь, – пожаловалась Лёка. – Я тебя всегда боялась! – Неправда. Ты никогда меня не боялась. Это ты такое оправдание придумала. – Мне не в чем перед тобой оправдываться, Платон. – Е-есть, – протянул он, глядя на ее губы. – Пожалуй, ты теперь будешь оправдываться всю оставшуюся жизнь. За то, что бросила меня так надолго!.. И поцеловал ее. И это на самом деле получилось всерьез, без всяких «кажется», без Большой Морской и снега. Ничего романтического. Только сила и страсть, о которых она совершенно позабыла за то время, что была танцовщицей в газовой юбочке с блестками и кружилась, стоя на одной ножке посреди зеркального озера!.. – Не смей больше меня бросать, – сказал он совершенно серьезно, когда им все же пришлось приостановиться на минутку. – А вдруг как-нибудь само получится? – пискнула Лёка. |