Онлайн книга «Воронья дорога»
|
Тут я его чуть не выронил. Я с дрожью вернул пресс-папье вместе с коробкой в перчаточный ящик, повернул ключ в замке зажигания и не взорвался, и неторопливо покатил в Лохгайр на помпезной тачке. * * * Панихида по Фергюсу состоялась через неделю. Она проходила в Галланахе, в пресвитерианской церкви на Шор-стрит. Для нас, Макхоунов, это не самое благоприятное в плане травматизма место, и я бы охотно сачканул (ибо грешно предаваться лицемерной скорби пополам с откровенным злорадством), но мама захотела присутствовать, как откажешь ей в сопровождении? Мы положили цветы на могилу Макдобби, где погиб папа, и прошли в церковь, где расцеловали траурно-очаровательных близняшек. Я стоял и ловил ушами прит(в)орные выражения соболезнования, дурноголосые псалмы и синтаксически перекрученные реминисценции адвоката Блока. Он, судя по всему, успешно строил карьеру самого популярного в Галланахе похоронного трепача. В моей душе поднималась буйная ярость. Но что я мог? Только стоять и шевелить губами, будто подпеваю, и глядеть под ноги, когда доходило до молитв, и не орать, какие вы тут все ханжи и лицемеры, и не резать (боже упаси!) правду-матку. Если честно, я однажды чуть было не полез выступать, уже воздуха в легкие набрал, очень уж раскипелся мой разум возмущенный, пар едва из ноздрей не валил. Я уже и живот напряг, вот сейчас заору: «Душегуб он, Фергюс ваш! Убивец гребаный!» И тут я «поплыл». Очень ярко представил себе, как я ору, а никто даже ухом не ведет. Эхо отлетает от церковных сводов – а всем по барабану. Поют, молятся, и все-то им фиолетово. И тогда я обмяк, и обвел взглядом церковное убранство, и траурные наряды, и физиономии лучших людей Галланаха и окрестностей, и ничего при этом не испытал, разве что немного скорби за всех за нас. Я поднял взгляд вертикально и подумал: «Все боги ложные». И улыбнулся нерадостно. После службы я подошел к зареванной миссис Макспадден, прогулялся вместе с нею через кладбище до шоссе и моря под несущимися облаками. Пахло солью. – Вот так-то, Прентис,– произнесла миссис Макс оглушительным шепотом,– живет-живет человек, а потом раз – и прибрал его Господь. У всех у нас хвори и болячки, но когда я о нем подумаю… Хоть бы сказал, что грудь сильно болит, надо бы доктора позвать… – Нету среди нас абсолютно здоровых, миссис Макспадден,– ответил на это я.– А у него ребра были в аварии сломаны. На его месте любой списал бы на старую травму. – Да, может, ты и прав. Помолчав немного, я спросил: – Мама говорит, вечером накануне отъезда ему звонили из-за границы? – А? Да, припоминаю что-то… Кажется… Да, точно звонили. – А кто звонил, не знаете? – Нет,—ровно произнесла миссис Макс, но я заметил, как она нахмурилась. – Мой университетский приятель сейчас за границей, он собирался звонить Фергюсу насчет экскурсии по фабрике. Диссертацию пишет по истории стекла. Вот я и подумал: может, это он. Разумеется, это была ложь, от первого до последнего слова. Но я пытался звонить в Сидней Лахи Уотту и обнаружил, что телефон отключен. Мама Эшли не ведала, где он сейчас, и мне хотелось узнать, что же привело Фергюса к такому концу. – Не знаю я, Прентис,– покачала миссис Макспадден большущей румяноликой головой. На конце шляпной булавки блестела крупная бусина из черного стекла. Порывистый ветер играл выбившейся прядью соломенных волос. – А вы не слышали, что он сказал? – допытывался я. – Слышала кое-что, когда к двери шла. Что не надо кого-то поднимать. – Кого-то поднимать? – Да. Сказал, не надо никого поднимать, только это я и слышала. Подумала, речь идет о ком-то из гостивших в замке людей. – Угу,– задумчиво кивнул я,– похоже на то.– И пожал плечами: – Похоже, это не тот звонил, о ком я думаю, но все равно спасибо. А может, звонил именно тот, о ком я думаю. Может, если бы миссис Макс чуть задержалась, она бы услышала еще два словечка: «со дна». – Представляешь,– сказала миссис Макспадден,– я как раз о тебе говорила, когда телефон зазвонил. – В самом деле? – Да. – Сказала мистеру Эрвиллу, что ты вспомнил кое-какие подробности ограбления вашего дома. – Правда? – Я кивнул, пряча руки в перчатках за спину и вяло улыбаясь неспокойному серому морю, плескавшемуся за низкой церковной оградой. * * * – Канада? – потрясенно переспросил я. – У меня там дядя. А у него знакомые в фирме по установке системы, которую я знаю мало-мальски. Прислали мне приглашение. – О господи! И когда отправляешься? – В понедельник. – В понедельник?! – Завтра – в Галланах, попрощаюсь с мамой. – Самолетом? – Машиной. Оставлю там тачку, Дину пригодится. – Боже! И надолго ты в Канаду? – Не знаю. Там будет видно. Может, понравится. – То есть ты и остаться можешь? – Не знаю, Прентис. Никаких планов строить не собираюсь, пока не приеду и не осмотрюсь. Если с работой сложится и люди будут ничего – почему бы и не остаться. – Ой, бли-ин! В смысле: когда надо с тобой прощаться? – Как насчет в Галланах на выходные приехать? – Гм… Ты не поверишь: я собрался как раз в эти выходные махнуть на «бентли» в Уллапул, оттуда на пароме – на остров Льюис, там – до самой северо-западной точки – зашвырнуть в море пресс-папье. Но если… – Ладно, не буду срывать столь благородный план. Мне в Галланахе скучать не придется: уйма родни, уйма новостей. – Но… – Но в понедельник утром я вылетаю из Глазго. Так и быть, можешь приютить меня в своем дворце. – В воскресенье? Годится. Дай-ка подумать: в воскресенье парома не будет, но я могу выехать в пятницу, а в субботу закончить дела и вечером вернуться. Годится. Значит, в воскресенье. К которому часу сможешь подъехать? – К шести – нормально? – Идеально. Между прочим, я тебе задолжал карри. – Ничего ты мне не задолжал, но приглашение принимается. В этот раз не оболью тебя бренди, обещаю. – Вот и прекрасно. А я обещаю не вести себя как последняя жопа. – Будешь как предпоследняя? – Э, да ты, я вижу, знаешь, как сделать парню плохо. – Годы тренировок. До воскресенья, Прентис. – Ладно, пока. Поосторожнее будь за рулем. – Тебе того же. Пока. Я положил трубку и воззрился в потолок, не зная, плясать ли от радости или выть от горя. Скоро я с ней увижусь! Но она тут же улетит в Канаду! Угодив меж двух крайностей, я обрел спокойствие будды, а потому только слабый стон исторгся из моей груди. |