Онлайн книга «Выстрел в Опере»
|
Это, несомненно, была она, — судя по статье «Ахматова в Киеве», говорившая Николаю Гумилеву «Я не могу быть вашей женой» четыре года подряд. — Отчего же? — отозвался мужчина. Несомненно, Демон, выпуска 1907. «Так их знакомство продолжилось?» — не поверила Маша ушам. — На то есть причина, — уклончиво ответила Анна. — Иной мужчина? — Иной человек, — со значеньем сказала она. И с не меньшим: — Хотите, я прочту вам стихи? — Почту за честь. И в Киевском храме Премудрости Бога, Припав к Солее, я тебе поклялась, Что будет моею твоя дорога, Где бы она ни вилась… — понеслись к разведчице Прошлого знакомые строки. Все, последовавшее ниже, было незнакомым — иным. Очевидно, со временем Анна переписала свое произведение. Но Маша уже знала его наизусть: …То слышали ангелы золотые И в белом гробу Ярослав, Как голуби, вьются слова простые И ныне у солнечных глав. И если слабею, мне снится икона И девять ступенек на ней. А в голосе грозном Софийского звона Мне слышится голос тревоги твоей. — Да, прекрасные стихи. Впрочем, иначе и быть не могло, — сказал Машин Демон. К Машиному удивлению: «Ему понравились стихи про храм Бога? Отчего он церемонится с ней?» — Отчего вы так думаете? — Анна ждала комплиментов. — Вы напишете еще много прекрасных стихов множеству мужчин. Этого она не ждала. — Никогда! — поклялась Анна Горенко. — Только одному! «Живя в Киеве, она продолжала любить какого-то питерского студента, — оживила Маша содержанье все той же статьи. — Кажется, Голенищева-Кутузова. Значит, киевские стихи — ему?» — Тот, кому вы их написали, самый неподходящий мужчина на свете, — нелестно характеризовал студента Киевский Демон. — Отчего? И откуда вам знать, кому я их написала? — попыталась исправить свой промах Анна. А Маша занервничала. — Знаю, — проговорил Киевицкий в растяжку. — И, поверьте, чрезвычайно польщен. Но я не гожусь в жертву. «В него?! Не в Голенищева, — в нашего Демона? Как Даша!» У Маши подкосились ноги. «Влюбилась! И написала ему: будет моею твоя дорога…» — В жертву? — спросила девушка, очень волнуясь. — Почему вы заговорили о жертве? Вы считаете меня бессердечною женщиной? Разведчица спешно переместилась налево, под украшавший соседнюю грань восьмиконечный владимирский орден, — как велел ее Демон. И Демон Анны! Воистину тот, кому она посвятила стихи, был самым неподходящим на свете. Он даже не был мужчиной! — Это из-за Коли? — вопрос прозвучал рядом. Видно, за время недолгой паузы, пара успела перейти на Машино место. — Вы думаете, я мучаю мужчин? — с мукой спросила Анна. — А вы думаете, Николай Гумилев не испытывает мук? — Да, он был расстроен, — расстроилась она. — И разве не из его боли родились эти стихи? «К чему он ведет?» — Конечно же, нет! Хотя… возможно вполне. — Вы думаете, ваша брошь — обычная брошь? — Нет, я ведь рассказывала вам. У нее весьма необычная история. — Я давно намеревался потолковать с вами об этом, — завел Киевицкий. — Вы знаете, я историк Я интересуюсь древностями. И ваша Лира до странности похожа на одну древнюю вещь, описанную в книгах. — Как интересно! «Он что же, скажет ей правду?» — Но куда любопытнее то, что, если верить книгам, вещица эта дарит своему обладателю огромную власть, — коли не сказал, то приоткрыл правду он. — И как каждая власть, она забирает чужие жизни. Нет! Открыл нараспашку! — Я не понимаю вас, — сказала Анна. Маша, отступившая под фасадный барельеф «Крещение Руси», понимала того меньше. Говорить правду слепым было вторым из 13-и Великих запретов, записанных в книге Киевиц! За такое Демон мог сам угодить под Суд меж Небом и Землей, невзирая на столетний срок давности. — Когда вы начали писать стихи? — В одиннадцать лет… Нет-нет. То пустое. Я уничтожила все. Настоящие я стала писать лишь сейчас. — В Киеве, — сказал Киевицкий. — Выходит, что в Киеве, — удивленно согласилась его визави. — Когда встретила вас, — промолвила она после молчания. По меркам 1907 года это было равносильно прямому признанию в любви. — Помните, — подпел ее Демон, — мы повстречались с вами здесь, на Владимирской горке? — Вы тоже помните это? — Было слышно, как обрадовалась Анна. А Маша, находящаяся в роли слепого слушателя, постаралась вызвать из памяти рисунки их лиц — и вдруг поняла, как они похожи. Демон с татаро-монгольскими глазами и скулами — и Анна, провозгласившая свою бабку татарской княжной не без причин. Бледная, чернобровая, с крупным носом, она чем-то неуловимо походила на татарку. Или египтянку. Или херсоносийку… …будет твоею моя дорога! — Вы помните, что случилось с вами в тот день? — Я нашла свой тайник! — звонко вспомнила девушка. — Вы правы. Лира точно дала мне силы. — Но довольны своими стихами вы стали позже, — снова подтолкнул ее Демон. — Да, когда Коля приехал в Киев зимой. — Когда вы сами вызвали его… Вы написали другу вашего брата Андрея. Вы знали, Николай влюблен в вас. Знали и то, что он выпустил свой первый поэтический сборник. Вы вложили в письмо свои стихи. — Вы помните и это? — сконфузилась Анна. — Но почему? — тревожно вопросила она. — А потом он приехал. — Да. Он сказал, мои стихи достойны публикации. Раньше он говорил иное, советовал мне стать танцовщицей. Впрочем, думаю, он и тогда желал сделать мне приятное. — Ведь по приезде в Киев он сделал вам предложение. — Да. — Маша различила надежду на ревность. — И вы согласились. — Да. — И появились совсем иные стихи. — Да. — А теперь вы отказали ему. Когда ж это было? Сегодня? 13 октября… Ведь ваши стихи так хороши! — Это не имеет касательства к делу! Я отказала ему, потому что… Я люблю вас, господин Киевицкий! |