Онлайн книга «Выстрел в Опере»
|
— Так вот, жертва, — сказал Демон. Путь их обратился вспять. — Тот чудесный результат, который приносит она, всегда можно объяснить и с материалистической точки зрения. — Речь его стала чуть более старорежимной. Оставив позади подъемник, еще не подозревавший о том, что вскоре его окрестят «фуникулером», они зашагали к Владимиру. — Крестьянин вспахивает поле. Чем больше сил он потратил, чем старательнее трудился, тем лучше его урожай. Герой жертвует собой ради спасения других. Рискует здоровьем, жизнью и личным счастьем, ведь не всякая дама пожелает связать судьбу со столь нестабильным супругом. Но чем больше его жертва, тем лучше он исполняет свое предназначение. Древние, как вам известно, приносили в жертву водяному лошадь. И чем толще была лошадь, тем больше рыбы давал водяной, потому как рыба приплывала есть труп. Иначе говоря, жертва — вполне реалистическое, а не сугубо языческое понятие. Присмотритесь, все требует жертвы! И все приносят ее — даже ваш Бог. «Ваш» — все слово целиком и в особенности две крайние буквы, Демон произнес так, будто «в» и «ш» враждебно отталкивали слова впереди и сзади себя. Маша удивленно остановилась. Путь их, протекавший по нижней террасе Владимирской, миновал Крестителя Руси, пошел вверх и привел к круглому строению почти у самого тротуара ТрехСвятительской улицы, — напротив стоящего через дорогу римско-католического костела. И студентка-историчка знала, что увидит внутри круглого павильона с деревянными полукружиями в стиле moderne — известную на весь Киев панораму «Голгофа». Живописное, почти стометровое полотно, повествующее о казни Христа. — Ты хочешь показать мне распятие? — изумилась она. — Хочу. Демон подвел спутницу к кассе, приобрел две билета и повел ее в зал. Ступени вывели на возвышение в центре. Огражденная площадка была пуста, если не считать молоденькой дамы в бархатной шляпке и маленькой девочки. — Видишь, милая, это наш Бог, — говорила мама малышке. — Даже Он, дай мне Мать сил дожить до того дня, когда я больше не услышу его имени, принес в жертву людям единственного сына, — сказал Киевицкий. — Смотрите же… Машин взор описал полукруг. Страдающие на трех крестах божий сын и два разбойника, казненных с ним в одночасье, были изображены художниками на заднем плане — далеко-далеко. План первый занимали огромные, превосходно выписанные мертвые скалы Иерусалима. Перед ними располагались настоящие камни. Неподдельность камней создавала иллюзию, будто все прочее — настоящее тоже. Будто, шагнув в сумрачный колдовской круг павильона, ты впрямь попал в Прошлое, где — далеко-далеко — богочеловека казнят у тебя на глазах. Маша знала, поначалу этот «оптический эффект присутствия», «стереоскопическое ощущение участия» поражали неискушенных зрителей так глубоко, что во время демонстрации «панорам» постоянно дежурили врачи, с нюхательными солями и нашатырем. — А теперь помыслите, уважаемая Мария Владимировна, хоть это и получается у вас порой плоховато, чем отличается языческая жертва от вашей? — Бог пожертвовал собой, — послушно помыслила Маша. — Тепло-тепло, — иронично похвалил ее Демон. — То бишь разница состоит исключительно в том, кого ты отдаешь на закланье — себя или другого. — И ради кого ты делаешь это, ради себя или ради других, — набавила Маша. — Язычники просят что-то для себя. Просят рыбу у водяного — и жертвуют лошадью. — То есть кем-то или чем-то. Иными словами, ведут себя куда более естественно и здравомысляще. Киевица смолчала. — Однако же, — сказал Демон, — не будем спорить по этому поводу. Коли вы, уважаемая Мария Владимировна, считаете, что убивать себя естественнее, чем жить, — то, увы, это ваше право. Вернемся лучше к столь интересующей вас Аннушке. Лира не дарит человеку талант, она помогает ему реализовать его. И требует свою законную жертву взамен. — По-моему, ваша Лира — чистое зло, — высказала сложившееся убеждение Маша. Демон посмотрел на нее укоризненно. — Знаю, — сказала она, — зла и добра не существует. — Вы не поняли, — отмел ее знание он. — Лира — не добро и не зло. Она — это вы. Талисман не принимает решений, кому жить, а кому умирать. Он лишь дает своему хозяину силы свершить избранное им. — Так ты считаешь, Ахматова — плохая? В моем понимании, — быстро выправилась Маша. — Я просто не знаю, как иначе сказать. — Лучше всех это сказал Александр Блок. Вам известно, за что он не любил нашу Аннушку? Он говорил: «Поэт должен стоять перед Богом, а Ахматова всегда стоит перед мужчиной». Где-то между моленной и будуаром — уж простите, что цитирую критика [12] . Иначе говоря, она — женщина! — Женщина, которая сильнее мужчин. — Женщина в высшем смысле этого слова! Мужчины писатели ведут себя по-иному… Позвольте мне сделать вам приятное. Демон пробормотал несколько слов и звонко щелкнул пальцами. Дама с девочкой исчезли. Пустой павильон заполнил взвод гимназистов, в одинаковых ремнях и фуражках с эмблемой 1-й гимназии. У Ковалевой перехватило дыхание. Одним коротким щелчком Демон перенес их в другой день и час, а может, и в иной год бытия панорамы «Голгофа». «Как он это сделал?» — 1902, — подтвердил он догадку, и металлический палец на набалдашнике трости указал ей на мальчика лет десяти, со светлыми волосами. — Булгаков? — обмерла Маша. «Конечно… Гимназистов 1-й гимназии водили сюда на экскурсию классами». — Вам приятно? — кивнул Демон. — Я рад. «Булгакову десять или одиннадцать лет… Он уже прочел „Мертвые души“. Живет в Кудрявском переулке. Такой серьезный». Маленький гимназист стоял неподвижно, неотрывно вглядываясь в дальнего, покрытого дымкой Христа. Ребра умирающего Бога проступили сквозь кожу. Живот был втянут. Держа в руках тонкую трость, римский воин протягивал к губам распятого губку… — Пей! — сказал палач, и пропитанная водою губка на конце копья поднялась к губам Иешуа. — просияла строка из «Мастера и Маргариты». Но то, что Булгаков списал свой «Ершалаим» с живописного Иерусалима на Владимирской горке, списанного с полотна Фроша и Кригера, списавших его, в свою очередь, с истинных иерусалимских холмов, не было для студентки новостью. Нынче же в голову ей пришло совсем новое: |