Онлайн книга «Дама Тулуза»
Слушает. Не поймешь, все ли из сказанного разбирает – неподвижен, хмур. Но принимает их вымученную клятву серьезно и даже как будто сердечно. Затем поднимает руку и присягает сам. Медленно, тяжко роняет слово за словом. Смотрите все: Монфор присягает на верность городу Тулузе. Смотрите же!.. И видят все, кто хорошо знает графа Симона, что от полноты душевной он говорит. Я, Симон де Монфор, благодарением Господа герцог Нарбоннский, граф Тулузский и Лестерский, виконт Безьера и Каркассона, перед лицом Господа и закона присягаю городу Тулузе в том, что буду ей добрым сеньором. Во славу Господа нашего Иисуса Христа и святой матери-Церкви я буду хранить верность своим подданным. В свидетели же себе я призываю Господа, святую Церковь и всех мужчин и женщин Тулузы. Клянусь быть ей добрым господином и хранить эту клятву, и город Тулузу, ее церковь, ее жителей, их жизни и добро. А если я совершу какую-нибудь несправедливость, то лишь по неведению, и пусть тогда лучшие люди города откроют мне правду и помогут исправить неправедное, ибо ложь и несправедливость неугодны Господу… Эти слова записаны для Тулузы на специальной грамоте, которую герольд теперь держит в рукаве. Симон не поленился – затвердил их на провансальском наречии. И вот граф замолкает, проговорив последнее слово. Тогда герольд передает грамоту епископу, а епископ вручает ее консулам и объявляет себя хранителем клятвы. В отличие от графа Симона, консулы умеют читать. С поклоном приняв от Фалькона грамоту, они разворачивают ее. Глаз сам выхватывает первые строки. И содрогаются консулы – хоть и знают заранее, какое именно слово увидят. «Я, Симон, граф Тулузский…» Господи!.. Симон, граф Тулузский!.. Симон следит за ними – настороженный, внимательный. Висит тяжелое молчание. Оно тянется так долго, что, в конце концов, неловко делается уже всем. Вигуэр Тулузы сворачивает грамоту, сжимает ее и торжественно воздевает руку. Печать качается, свисая на ленте. Симонова печать: всадник с роговой трубой. – Мы сохраним ее в городском архиве, – говорит вигуэр Тулузы. – А вы, мессен, будьте нам добрым господином, как и поклялись. * * * Кого в Тулузе возненавидели сразу и навсегда, так это франкских сержантов. Монфор привел их с севера, они служили ему за жалованье, наречия провансальского почти не понимали, а за господина своего готовы были свернуть любую шею – пусть только пальцем ткнет, какую именно. Они-то и принесли в город графский приказ, больно уязвивший гордость Тулузы: докончить разрушение городских стен. Немедленно! – Мессир, – осторожно сказал графу его младший, разумный брат Гюи, – вы слишком торопитесь. В прежние времена никогда не случалось разногласий между Гюи и Симоном. Были как две руки одного тела. Иной раз и слов не требовалось, только взглядом обменяются. И больно было Симону оттого, что начал Гюи ему противоречить. – Что-то не возьму в толк, брат, о чем вы толкуете, – молвил граф Симон. – Тулуза к вам не привыкла. Она вас боится, а вы еще больше пугаете ее. – Вот и хорошо, – проворчал Симон. – Пусть и дальше боится. – Ничего хорошего, – возразил Гюи. – Испуганная женщина может ударить в спину. – Тулуза – не женщина. Тулуза – город, – сказал Симон, отлично зная, что лжет. Об этом Гюи не стал с ним спорить. – Вы не должны столь поспешно сносить стены, – повторил он упрямо. – Это вы так считаете, брат? – осведомился Симон. И брови сдвинул. Ну уж. Гюи де Монфора насупленными бровями не проймешь. – Я, – ответил Гюи – очень спокойный. – Хватит, – оборвал Симон. – Я не собираюсь оставлять Тулузе ее укрепления. Мне не нужен здесь мятеж. – Будет, если вы не перестанете показывать ей свою ненависть. – Плохо я понимаю, брат, о чем ведете вы речь. – Понимаете. Вы распорядились отделить Нарбоннский замок от города дополнительным рвом. – Распорядился, – охотно признал Симон. Он почитал себя в этом деле правым. – Вы обещали стать для города добрым господином. – Я и не отказываюсь, – рявкнул Симон, раздраженный. – Снесу стены, выкопаю ров – и сразу же сделаюсь добрым. Не выводите меня из терпения, брат. Гюи бесстрашно глядел в его бешеные серые глаза. И молчал. Симон замолчал тоже. Наконец, он отвернулся и начал постукивать по стене пальцами. – Я не могу уехать в Иль-де-Франс и оставить вас здесь почти беззащитными. Я думаю о своей семье! И тут Гюи взорвался. – Черт побери! – заорал он (Симон даже подскочил). – Проклятье, брат!.. Вы с первых шагов показываете этому городу, что ничуть не доверяете ему. Как же вы будете управлять Тулузой? Вы чувствуете себя здесь как в осаде!.. Это же ваш город! – Он схватил Симона за плечо. – Тулуза и без того сильно запугана. Вот увидите – она ударит вас в спину… Симон долго не отвечал. Наконец сердито высвободился и буркнул: – Для того и копаю ров, чтобы не дотянулась. Я ведь знаю, о чем думали эти сраные консулы, когда присягали мне на верность. Их от меня трясет. И от вас тоже, от всех нас… Они о своем Раймоне мечтают. Подумайте сами, как я оставлю замок, Алису, младших детей, если… Гюи покачал головой и больше не сказал ни слова. * * * Так были снесены стены Тулузы и выкопан ров, отделивший Нарбоннский замок от города. Сенешалем сделал Симон верного человека, Жервэ де Шампиньи, доверив тому беречь город и замок. И с успокоенным сердцем отправился на север – получать, как надлежит, завоеванные им земли в лен от короля Франции Филиппа-Августа. * * * На севере деревья другие. И небо более синее. В Тулузе оно будто выцвело от жары. И весна здесь более поздняя… Из буйного цветения Симон вернулся в мокрый исход зимы. Скрывая улыбку, ехал шагом. Мужланы вываливали на обочину дороги, глазели голодными после зимы глазами на графа Монфора – как шествует он во главе уставшей, забрызганной грязью свиты. Встречали как святого. Им загодя растолковали это. Многие, увлекаясь, валились на колени. Кричали: – Благословен будь, победитель ереси! В этих краях прошло детство Симона. Пустые по весне поля, деревянные дома без окон, плетеные изгороди, мартовский разлив грязи на дорогах. Симон улыбался. * * * Филипп-Август принял его сердечно. Покоритель Тулузы. Искоренитель ереси. Лучший друг Господа Бога. Осыпанный дарами, увязший в почестях, обласканный королем, Симон принимал знаки королевской милости сдержанно, с молчаливым достоинством. |