Онлайн книга «Мракобес»
Ремедий подошел поближе, встал на колени рядом с Варфоломеем и пробормотал молитву. Тем временем умирающие затихли – отмучились. В чаще хрустели ветками отпущенные на свободу лошади. Один из пленных, маленького роста, щуплый, глухо сказал в землю: – Дай хоть голову поднять, говнюк. Витвемахер слегка коснулся его шеи холодной острой пикой. Пленник выругался и затих. Все терпеливо ждали, пока Варфоломей закончит молиться. Наконец наместник поднялся на ноги, отер слезы с лица и обратился к своим соратникам: – Поднимите пленных. Двое уцелевших солдат были грубо поставлены на ноги. Один из них обвис на руках Верекундия – тяжело был ранен. Ремедий приоткрыл рот, глядя на пленного во все глаза. А тот – лицо хитрое, как у маленького хищника, востренький носик, шустрые глазки – сказал хрипло: – Сукин ты сын, Гааз… Это был Шальк. Варфоломей бегло оглядел его, оценил тяжесть ранений и распорядился: – Добить. – Нет, – поспешно встрял Гааз. Наместник Варфоломей уставился на него широко раскрытыми глазами. Так и рвалось из них на волю безумие. – Оставь его жить, – повторил Ремедий. – Он защищал нечистое дело, – гневно произнес Варфоломей. Каждое слово отчеканил, словно монету, и швырнул в лицо Ремедию, динарий за динарием. – Он покается, – упрямо сказал Ремедий. – Он все равно умрет, – вмешался Витвемахер, стараясь говорить примирительным тоном. – Слишком тяжело ранен. – Пусть умрет своей смертью, – совсем тихо сказал Ремедий. – Ты что, его знаешь? Ремедий кивнул. – Он обыгрывал меня в карты… То есть, я хочу сказать, он мой старый товарищ и отменный пушкарь. Варфоломей продолжал сверлить Ремедия глазами. – А второй? Он тоже тебе знаком? Ремедий повернулся ко второму пленнику. Тот поднялся на ноги сам, без посторонней помощи, прислонился к дереву – стоял, откинув голову, улыбался. Глядел не на Ремедия, а на встающее солнце. Могучий мужичина, бородища лопатой. Ремедий побелел и еле сумел вымолвить: – Надеюсь, что нет. Но он знал этого человека. Он сам закапывал его в землю. Мартин, Doppelsoldner, дружок стервозной Эркенбальды. Тот, что умер от ран в нескольких милях от Айзенбаха ровно семь лет тому назад. * * * – Может, просто похож? – спросила вечером Клотильда, с которой Ремедий поделился своим открытием. Но он покачал головой. – Нет, я не ошибаюсь. Разве ты не чувствуешь? Клотильда замерла, приоткрыв рот, прислушалась. Потом покачала головой. – Не-а. Ничего такого не чувствую… Шепотом Ремедий спросил ее: – Клотильда… КУДА МЫ ИДЕМ? – Балатро знает дорогу, – беспечно отозвалась она. * * * – Дура! С «Несчастья» ходи, с «Несчастья»! У него «Ладья», потопи его… – На тебе «Сдержанность». Жри. Задавись. – Мало. – Чего мало? – «Сдержанности» мало. Мой грех старше твоей добродетели. – Тогда… «Воздыхание о вечном». – Отбито, – с сожалением сказала Клотильда. Ремедий придвинулся к ней ближе. – «Непотребство», – сказал он, выкладывая карту девушке на колени. Клотильда покусала губку. – На твое «Непотребство» – «Диана». – Мухлюешь, – крикнул Шальк, пристально наблюдавший за игрой. Шалька притащили в лагерь, как куль с мукой, повалили на телегу. Увидев пушкаря – того отделали на славу – Клотильда вскочила, засуетилась. И хоть невиден собой Шальк, а едва очухавшись, принялся ладно молоть языком, чем и проник в чувствительную душу девушки. На помощь себе Клотильда призвала Иеронимуса, угадав в нем человека знающего. При виде Мракобеса Шальк громко застонал и отвернулся. – Это мне чудится? – осведомился он. Иеронимус потрогал пульс у него на шее. – Не чудится, – сказал он наконец. Шальк не стесняясь выругался. – Могу тебя порадовать, – продолжал Иеронимус как ни в чем не бывало. – Твой друг Бальтазар Фихтеле тоже здесь. Шальк подскочил, но Иеронимус заставил его лежать смирно. – Я позову его. И ушел. Теперь Шальк лежит в телеге, забинтованный до самых глаз, смотрит, как Клотильда морочит голову Ремедию Гаазу. Парню скоро тридцать, а все такой же дурак. Не выдержав, Шальк заорал: – «Диана» младше «Непотребства»! Ну и теленок же ты, Ремедий… Ремедий покраснел, смешал карты в руке. Невпопад спросил: – Клотильда… А чем крыть «Любовь Земную»? – «Любовью Небесной», конечно. – А почему Любовь Земная – грех? – Поменьше рассуждай, монашек, – сказала Клотильда. – Сильная карта, так что жаловаться? – Не на что, – отозвался Ремедий и влепил ей поцелуй. * * * Наутро полетели первые снежные хлопья. Когда наступила зима? Только что сияла царским блеском осень – и на тебе… – Не рано ли в этом году? – сказал Ремедий, обращаясь к мокрому холсту телеги. Из-за холста отозвался сипловатый голос Клотильды: – Черт знает. А какой нынче день? Под ногами чавкала грязь. Снег неприятно летел за шиворот. Ремедий мотал головой, лошадь уныло тянула телегу, увязающую едва не до колесных осей. И увязла. – Дай помогу, – сказал кто-то над ухом. Рядом с Ремедием второй человек навалился плечом на телегу, вытаскивая ее из ямы. Крупный мужчина, сильный – сразу легче стало тянуть. – А, – проворчал Ремедий вместо благодарности. Поднял глаза. Мартин. Вдвоем выволокли комедиантскую повозку вместе с вертепом, припасами, девицей и раненым пушкарем, поставили на ровное место, и лошадка снова потащила одна. А Мартин с Ремедием пошли бок о бок. Сперва молчали. Потом Ремедий осторожно спросил: – Ты и вправду Мартин? В ответ понесся басовитый хохот. – Все так же прост Ремедий Гааз, – сказал, наконец, Мартин, отдуваясь. Ремедий неопределенно пожал плечами. – Не было смысла меняться. – Эркенбальду давно видел? |