Онлайн книга «Никон»
|
– Да будто бы. – Мешкать в твоем деле никак нельзя. Никон может и спохватиться, что выпустил тебя в здравии и без ущемления, – сказал Третьяк Башмаков. – Завтра бумаги перебелят. Семнадцатого – в путь. Аввакум согласно кивал головой, и дьяк, замолчав, поглядел на него строго, но и сокрушенно. – Что же не спросишь, как далеко тебе ехать? – Так ведь все равно далеко! Башмаков засмеялся. – Сибирь – это и Нижнеколымск! Туда дорога немереная. И Якутск – туда водой и посуху верст будет тысяч семь, а то и все десять. – Мне в Якутск? – спросил Аввакум. – В Тобольск, под начало архиепископа Симеона. – А до Тобольска сколько? – Три тыщи верст. – Башмаков подал Аввакуму черновик проезжей грамоты. Ехать надо было через Переславль-Залесский и Ярославль в Вологду. Из Вологды водой в Тотьму, Устюг Великий, Соль-Вычегодскую. И далее Кайгород, Соль-Камская, Верхотурье, Туринский острог, Тюмень и, наконец, Тобольск. – Ступай домой, собирайся! – сказал Башмаков. Аввакум встал, оглянулся. – Так вот и идти? – А как же еще? Аввакум виновато улыбнулся: – Привык на цепи ходить да с провожатыми. – Ступай да помалкивай больше, чтоб вдруг еще какой перемены в жизни твоей не случилось, – сказал сердито Третьяк Башмаков. – Телеги к дому твоему через день с утра будут. Две телеги. И вытащил из мешочка горсть ефимков. – Возьми, протопоп! Дорога у тебя дальняя. И не поминай нас лихом. Сибирь – место для жизни пригодное. 23 Последние шагов двадцать Аввакум не шел – бежал. В сенях перевел дух, перекрестился, вошел. Зыбка. Под зыбкой прикорнула, сидя на чурбачке, Агриппина. Анастасия Марковна спала на постели. В ногах у нее Прокопка. Послеобеденный сон. Иван где-то ходит… Аввакум растерялся: так не хотелось будить родных, драгоценных ему людей. Он снял обувь и, ступая на носки, пошел к лавке, чтоб сесть и подождать пробуждения домашних. Но не стерпел, шагнул к зыбке поглядеть на младшего сыночка. Такая капелька была перед ним! Живая. Родная. И даже с ресничками. – Петрович! – услышал он. Вздрогнул. Поднял глаза. Из постели на него смотрела Анастасия Марковна. Он закивал ей головой, улыбаясь. – Отпустили? Он опять закивал головой, не решаясь сразу объявить обо всем. – Ну что же ты стоишь? Поди же ко мне. Он обошел зыбку, встал на колени у постели, поцеловал жену в лоб, в губы. – Слава богу! Слава богу! – шептала Анастасия Марковна. Он все кивал головой, а потом сразу сказал: – Отсылают нас отсюда. – Да ведь это и хорошо. От мучителей – с глаз долой. – Марковна! В Сибирь нас отсылают. – И ладно. Лишь бы с тобой. Он смотрел в ее сияющее счастьем лицо и, прижав руки к груди, поклонился ей. – Богородица, слава тебе, что дала мне такую жену. Анастасия Марковна поднялась. Лицо у нее было белое-белое. Ее пошатывало. – Не оправилась еще? – испугался Аввакум. – Крови много вышло! Да ты не смотри на меня. Я скоро поправлюсь. – Марковна! – оторопел Аввакум. – Ехать-то нам – завтра! – Пусть завтра, – легко согласилась Анастасия Марковна. Проснулся, заверещал маленький. – Окрестили? – Окрестили. Корнилием назвали. Все по-твоему. – Батюшка! – раскрыв глаза, удивилась Агриппина. – Батюшка! – завопил Прокопка, спрыгивая с постели. – Ваня-то где у вас? Аввакум сгреб Агриппинку с Прокопкой и то гладил им головки, то отирал свои слезы. – Ваня дровишек пошел пособирать, – сказала Анастасия Марковна. – Много ведь дерева валяется зря. – Не пригодятся теперь дровишки. – Аввакум оглядел избу. – А ведь ничего-то не нажили мы с тобой, Марковна. Всей поклажи два узла да детишки. – Вот и хорошо! Жалеть больно не о чем. Бог, Петрович, лучше нас знает, что да к чему. – Это верно, – согласился Аввакум, – мы и про завтра ничего сказать не умеем, а у Бога и что через год будет записано, и через десять лет, и на каждый день, на каждый час для всякого, кто с душою рожден. – Ваня придет, за братьями твоими надо послать. – Бывали они у тебя? – спросил Аввакум настороженно. – Затемно приходили. Деньжонок один раз принесли, у самих тоже ведь негусто. Хлебца два раза. Евфимий требуху и половину гуся. – Всего-то не донес. Тяжелый, видно, был гусь. – Не греши ты на братьев, – попросила Анастасия Марковна. – Страшное нынче время. Не только за подачку, за доброе слово наказать могут. 24 Никон отходил ко сну. Сняв одежды, он возлежал на лебяжьем пуховике, сдобный, белый, душистый, как праздничный каравай. – Устал я, – сказал он келейнику Киприану. – Вот ведь! Все могу, а ничего не хочется. Погладил себя по груди, приложил ладонь ко лбу, улыбнулся. – Ты чего так смотришь? Киприан пожал плечами и уперся упрямыми глазищами в стену. – Отпусти меня, святейший! Благодушие медленно сползло прочь с Никонова лица. – Ты! Хочешь уйти? От меня?! – От тебя, святейший, – сказал Киприан твердо. – Как же это? – Смущение и беспокойство тотчас обострили Никону лицо. Точеный нос стал как косточка. – Чем же это я тебе не угодил? – В монастырь хочу. На Соловки. Праведной жизни хочу. – А я, стало быть, живу неправедно?! – Никон вскочил, ища, чем запустить в келейника. – Как живешь ты – твое дело, – сказал Киприан. – Мне пора о душе подумать, я – старый человек. – А я молодой?! – заорал на него Никон и сник. Лицо снова расплывалось, жалкое, обиженное. – Убирайся! Гроша на дорогу не дам! – Благослови! – Киприан склонил голову перед патриархом. – Прочь! Киприан, кланяясь, задом пятился к двери. – Погоди! – остановил его Никон. – Передумай, бога ради… Ну, из-за чего ты уходишь? Из-за протопопов, из-за расстриг? Так я Аввакума и не расстриг. Киприан толкнул спиной дверь и, все так же кланяясь, закрыл ее за собой. |