Книга Брошенные машины, страница 39 – Джефф Нун

— Она всегда делает все по-своему, — сказал Павлин. — Сколько я её знаю. Она — сама по себе.

— Но ты её любишь, да?

— Девочка, ты о чём?

— Ты меня слышал.

— Не понимаю, о чём ты.

— Все в порядке, — сказала я. — Я хочу…

Но я не знала, что им сказать. Я опять стала смотреть, как они играют.

— Я хочу извиниться, — сказала я чуть погодя.

— А это чего за херня? — Павлин попытался прочесть надпись на этикетке.

— Павлин…

— Гадость страшная.

— Это яйца, — сказала Тапело.

— Что?

Я попыталась заговорить.

— Вы оба, послушайте…

— Этот напиток, — сказала Тапело, — его делают из яиц.

— Из яиц?

— Из сырых желтков, бренди и сахара.

— Господи. — Павлин отпил ещё глоток. — Ну и гадость.

Я смотрела на них, как они хорошо спелись, и мне даже не верилось, что Павлин грозил Тапело пистолетом.

— Павлин…

— Ну, чего? Марлин, ты что, не видишь? Я занят.

— Я хочу извиниться. За то, что было.

— Крепко тебя шибануло.

— Да.

— Ты же сказала, что приняла дневную дозу.

— Я приняла. Теперь я вспомнила.

— Приняла? Ты говорила, что нет.

— Хендерсон придёт — подтвердит. Она мне сама дала капсулу.

— Просто болезнь прогрессирует, — сказала Тапело. — Наверное.

Павлин посмотрел на меня.

— Марлин?

— Я не знаю. Не знаю.

Девочка вздохнула.

— Павлин, твой ход.

— Ага, сейчас.

Павлин играл чёрными. Он передвинул свою фигуру, и Тапело тут же сделала ответный ход.

— Шах. Ты что, не видел?

Павлин покачал головой. Он, похоже, расстроился.

— Яйца! Етить-колотить, и кому пришло в голову делать бухло из яиц?

— Из сырых желтков, — сказала Тапело.

— Блин, их хотя бы сперва, ну, сварили или пожарили, что ли. Что там ещё было? Бренди. А ещё?

— Сахар.

— А ты, я смотрю, много знаешь. Слышишь, Марлин? Девочка знает все. Ну, почти.

Я подошла ближе.

— Тапело, часы у тебя?

— Часы? Да, конечно.

Она взяла свою сумку и достала часы. Я посмотрела на циферблат, на дрожащие размытые стрелки, которые медленно обретали чёткость. Прямо пока я на них смотрела.

— Пять минут двенадцатого, — сказала я.

— Дай-ка я посмотрю. — Тапело взглянула на часы. — Все правильно. Пять минут двенадцатого.

И вот тогда я все вспомнила — всё, что было сегодня.

— Ладно, — сказал Павлин. — Слушай, Марлин. Я не особенно разбираюсь в инъекциях. Я не знаю, какой там состав.

— Все в порядке.

— Я не знаю, сколько это продлится.

— Послушайте. Я просто хотела сказать вам «спасибо». За то, что вы мне помогли. В общем, спасибо.

— Да не за что, — сказал Павлин. — Ладно. Чей ход?

— Павлин, тебе шах.

— А, ну да.

Павлин сделал ход, Тапело тоже сделала ход, а потом я отошла к окну. Теперь я смогла прочитать, что там написано, на мигающей неоновой вывеске, через дорогу. Это была церковь. Такого я не ожидала. Я думала, это клуб. Ночной клуб. Но оказалось, что это церковь. Так там было написано. Зелёными буквами. Церковь. А чуть выше надписи был маленький жёлтый крест. Люди, которые раньше стояли у входа, теперь ушли. По улице медленно проехала полицейская машина.

— Мне, похоже, пиздец, — сказал Павлин.

— Да, похоже на то.

— Я уже чувствую. Блин. Ты посмотри. Посмотри на доску.

— Мат в три хода, — сказала Тапело.

— Блин. Как-то мне нехорошо.

Я посмотрела на небо. Луна скрылась за облаками. Ночь закрыла свой глаз.

— Знаешь что, девочка, однажды я всё-таки соберусь и точно прибью её, эту твою игру.

— Ага, очень хотелось бы посмотреть, как ты будешь её прибивать.

Я отошла от окна. Прижала ладонь к стене, к влажной стене. Я искала цветок, тот самый жёлтый цветок, в который я провалилась во время приступа. Там я видела свою дочку, внутри сомкнувшихся лепестков. Я знала, что это обман искажённого восприятия. Я это знала. Шум создал помехи, обманную видимость: то, что тебя больше всего беспокоит, что для тебя наиболее ценно, проецируется вовне и сливается с окружающим миром.

— Марлин, что ты делаешь?

— Ничего.

— Да оставь ты её в покое. Ты играешь?

— А смысл?

Я водила рукой по стене. По той самой стене, из-за которой чуть раньше доносились стоны и странные крики. Теперь она была мягкой, податливой. То есть не вся стена, а один небольшой участок. У меня под рукой. В точности подходящий по цвету и по рисунку к сердцевине цветка на обоях, но мягкий, упругий и влажный. Да, наверное, это он. Тот самый цветок. Я надавила на него пальцем, и сердцевина слегка прогнулась. Цветок меня принял. Признал. Я уже поняла: если надавить сильнее, я проникну в самое сердце соцветия. В самое средоточие.

— Марлин? Марлин, что ты делаешь?

— А?

— Чего ты там тычешься в стену? Опять начинается?

— Он мягкий. Цветок.

— Что?

— Цветок мягкий.

Павлин подошёл ко мне, протянул руку.

— Нет. Не надо.

— Марлин?

— Отойди.

— Ладно. Как скажешь.

Палец вошёл в стену, в цветок — до упора. А когда я стала его доставать, что-то зацепилось за ноготь, и я его вытащила, это «что-то».

— Что там? — спросила Тапело. — Дай-ка я посмотрю.

Она сняла у меня с ногтя эту штуку. Что-то чёрное, мягкое, влажное. С запахом гнили.

— Что это? — спросил Павлин.

— Какая-то старая тряпка. Прогнившая. Мокрая.

— Может быть, это карта.

— Типа карта с сокровищами?

— А чего? Вполне может быть.

Тапело развернула свёрнутый лоскут. Это была самая обыкновенная старая тряпка.

— Похоже, с сокровищами облом.

— Марлин? — сказал Павлин. — Ты чего?

Я смотрела на стену. На то место, где был цветок.