Книга Брошенные машины, страница 40 – Джефф Нун

— Там дырка! — сказала Тапело. — Ну, чтобы подглядывать. Ни хрена себе. Это что получается: я раздеваюсь, а какой-то урод там сидит и подглядывает?

— Девочка, ты же не раздеваешься.

— Пожалуйста… — сказала я. — Я вас очень прошу…

Там была дырка, в стене. Там, где раньше была сердцевина цветка. Дырка размером с большую монету. В обрамлении жёлтых лепестков. Я смотрела как заворожённая.

— Что там? — спросил Павлин.

— Моя радость…

— Что? — сказала Тапело.

— Анджела. Анджела…

— С кем она разговаривает?

— Марлин? Ты чего?

Я придвинулась ближе к стене.

— Кто там? — спросила Тапело.

И больше я ничего не слышала. Ничего. Всё погрузилось в безмолвие, когда я осторожно пригнулась и заглянула в дырку.

* * *

Там было темно. С той стороны не было света, и сперва я подумала, что там вообще ничего нет. Но потом я разглядела, что там что-то было. В темноте. Что-то мягкое. И живое. Я сначала не поняла, что это такое. Но потом до меня дошло.

Это глаз.

Очень тёмный, но всё-таки человеческий глаз. Буквально в нескольких дюймах от моего. Я не разглядела, какого он был цвета. Мне показалось, что чёрного. Он влажно поблёскивал в темноте.

Я смотрела, смотрела.

Глаз моргнул. Закрылся, открылся.

Он смотрел на меня.

* * *

Я не смогла ничего сказать. Я попыталась заговорить. Я оторвалась от стены, от дырки в стене, повернулась к Павлину с Тапело и попыталась заговорить, но у меня ничего не вышло. Я отступила на пару шагов от стены.

— Марлин…

— Что ты там видела?

— Марлин?

Я ещё раз взглянула на стену и отошла прочь, к кровати. Села, закрыла лицо руками. Я ничего не увидела там, в темноте. Только глаз. Который смотрел на меня.

— Марлин, — сказал Павлин. — Что там было?

— Что…

— Что ты увидела?

Я не смогла ничего сказать. Влажный блеск. Я подняла глаза. Павлин уже подошёл к стене. Он посмотрел на меня, на Тапело, а потом наклонился и заглянул в дырку.

Я слышала, как он вдохнул и задержал дыхание.

— Что там? — спросила Тапело. — Ну, говори. Не томи.

Павлин на миг оторвался от дырки и снова приник к ней глазом. Он опять затаил дыхание, а потом повернулся ко мне.

— Блин.

— Ты его видел? — спросила я.

— Видел.

— Да что там такое? — сказала Тапело и добавила, помолчав: — Вы меня прямо пугаете.

— Там глаз, — сказал Павлин.

— Что?

— Глаз.

— Нет, — сказала Тапело. — Не может быть.

— Может.

Павлин отступил от стены и сделал знак Тапело, мол, иди и сама посмотри.

— Не хочу, — сказала она.

Но она всё-таки подошла. И посмотрела. И заглянула туда. Пусть даже на долю секунды, но всё-таки заглянула.

— Нет, — сказала она, отступая. — Нет. Какой ужас.

А потом мы замолчали. Потому что не знали, что говорить и что делать. В дверь постучали.

— Господи, — сказала Павлин. — Кто там ещё?

— Может быть, вы мне откроете?

Это была Хендерсон. Она вернулась. Павлин открыл дверь, и она вошла в комнату, и сказала с порога:

— Я нашла его. Теперь я знаю, где он живёт. Коул… — Она умолкла на полуслове, заметив, что её никто не слушает. Потому что все смотрят на стену.

— Что происходит?.

— Там кто-то есть, — сказал Павлин. — Кто-то за нами подглядывает.

— Что?

— Кто-то за нами подглядывает, — сказала Тапело. — Через дырку. В стене.

— Дайте мне посмотреть.

Хендерсон подошла к стене. Вот так вот запросто подошла и заглянула в дырку.

Хендерсон заглянула в дырку.

Она смотрела туда очень долго. Дольше Павлина и уж точно дольше Тапело. А потом она повернулась к нам.

— Ну, вы и придурки, — сказала она.

— Что? — сказала Павлин.

— Три идиота.

— Беверли…

— Это зеркало. Зеркало в соседнем номере. Повёрнутое к стене. Лицевой стороной к нам.

— Ой, бля…

Хендерсон рассмеялась.

— Ну, вы и придурки. Классно вы тут развлекаетесь, я смотрю.

Павлин покачал головой и повернулся ко мне:

— Марлин, ты в порядке?

Я не смогла ничего ответить. Глаза щипало от слез, от тоски. И Павлин — этот солдат, этот убийца — подошёл ко мне. Сел на кровать рядом со мной.

Павлин. Он обнял меня и прижал к себе.

* * *

Тапело спит на соседней кровати. Дышит совсем тихо и иногда вздыхает во сне. Я прикрыла лампу простыней со своей кровати, так что свет почти не касается девочки, но мне все видно, что я пишу. Я решила воспользоваться просветлением после инъекции и записать всё, что было сегодня, удержать день в словах. И всё, что я только что записала, и все предыдущие страницы — теперь они вроде бы обрели смысл. Я снова знаю свою историю и своё место в этой истории.

Я устала, мне хочется спать…

Я не решилась достать фотографию. Потому что мне страшно. Страшно не потому, что она, может быть, так и будет испорченной, несмотря на хорошую дозу лекарства. А потому, что она, может быть, будет нормальной. И я снова увижу её очень чётко и ясно. Себя с дочкой — чётко и ясно.

Сейчас я этого просто не выдержу.

* * *

Чёрная комната. Тесная чёрная комната в каком-то доме. В комнате — Марлин. Краска на стенах ещё не просохла. Она пузырилась нарывами, и они раскрывались с глухим влажным всхлипом, и оттуда сочилась какая-то вязкая жёлтая жидкость. Света в комнате не было, и все же свет был. Тусклый свет, льющийся непонятно откуда. Комната была круглой, стены смыкались в кольцо. Двери не было вообще. Ни входа, ни выхода. Но Марлин была в комнате. В центре круглой комнаты стояла церковная купель, наполненная водой — чёрной водой, не отражающей ничего. Марлин не отражалась в воде, и она наклонилась поближе, потому что ей нужно было увидеть себя, но она ничего не увидела. Ничего. Там, в воде, плавали бусины. Марлин их сосчитала. Всего девять бусин: пять голубых и четыре жёлтых. Марлин опустила руку в купель и поймала одну из бусин, но когда она вынула руку и раскрыла ладонь, ладонь оказалась пустой. Наверное, бусина выскользнула, упала, решила Марлин, но нет, теперь в воде плавало восемь бусин. Пять голубых и три жёлтых. Марлин попыталась достать ещё одну бусину, но ладонь вновь оказалась пустой, а в чёрной воде осталось только семь бусин, четыре голубых и три жёлтых. Марлин стало страшно. Она испугалась, что не сможет достать из воды эти бусины. Она закатала рукав рубашки и опустила руку ещё глубже в воду. Вода была тёплой и как будто давила на кожу. Марлин искала, искала — но не сумела найти две пропавшие бусины. Её пальцы коснулись дна. Оно было мягким. Там что-то лежало, на дне. Что-то мягкое и упругое. Оно продавилось под пальцами. Марлин отдёрнула руку. Ей стало противно. Бусины по-прежнему плавали там, в воде. Марлин пересчитала их снова. Что происходит? Осталось только шесть бусин, четыре голубых и две жёлтых. Марлин перегнулась через край купели. Опустила туда руку, потом — лицо. В чёрную воду. Вода была тёплой и как будто давила на кожу. Света не было, и все же свет был. Сперва совсем чёрный, но потом в черноте разлилось мягкое, рассеянное свечение, и Марлин увидела, что там лежало, на дне. Глаз. Большой человеческий глаз. Размером точно с купель. И он смотрел на Марлин. Чёрный зрачок расширился, вбирая в себя её отражение. Глаз был повреждён. Теперь Марлин это видела. Тогда, в первый раз, она надавила рукой на белок, и там была рана, сочившаяся жёлтым гноем. Тонкая вязкая струйка поднималась наверх. К лицу Марлин, к её открытому рту. Марлин старалась не задохнуться. Теперь она видела, что зрачок — это дыра. Там, под чёрной водой, был провал, и вода лилась из него в купель, снизу вверх, и Марлин увидела три недостающие бусины. В зрачке, внутри. Две жёлтые бусины и одна голубая. Марлин запустила руку прямо в раскрытый глаз. Гной уже проник ей в горло, она задыхалась, но всё равно продолжала тянуться, туда, в глубь зрачка, и зрачок сжался, как будто oт боли, сдавил ей руку, но Марлин продолжала тянуться. Её пальцы наткнулись на что-то. Внутри зрачка. Что-то мягкое, сочное, влажное. Оно поддалось под её рукой. Оторвалось. Марлин не хотела его отрывать, это вышло случайно, и из глаза, из чёрных глубин, выплеснулся крик боли. Глаз ослеп. Мягкое свечение погасло, и глаз ослеп. Он уже не смотрел на Марлин. Он стал сплошной чернотой. И это чувство, когда никто на тебя не смотрит, не смотрит сейчас и не посмотрит уже никогда… Марлин стало страшно, по-настоящему страшно, и ещё — очень грустно. Она хотела вытащить руку, но зрачок держал крепко. И не отпускал.