Онлайн книга «Монахини и солдаты»
|
— Да. — Мы женаты и… — Да, да. — Смотри, я ношу кольцо… — Вижу. Лучше будет заклеить раны пластырем… — А, да не беспокойся, Гертруда. И перестань играть в «скорую помощь». — Ты же думаешь, что у тебя трещина в черепе и сотрясение мозга. — Уже не думаю. — Не стоит ли тебе показаться врачу?.. — Нет, я в полном порядке. Гертруда, я должен поесть твоей курицы, иначе с ума сойду. Накинув на плечи Гертрудино пальто, Тим сел тут же на кухне за стол и принялся за курицу. Однако ел мало. Скоро он сказал: — Извини, Гертруда… пожалуй… что мне хочется сейчас больше всего, так это спать. Не возражаешь, если я пойду лягу? — Сердце мое, конечно, тебе надо поспать. Идем, я тебя отведу. Гертруда помогла ему подняться наверх и уложила в свою кровать. — Тепло тебе, не нужно еще?.. — Нет, все хорошо… — Я прикрою ставни… — Господи, как же хочется спать! — Спи, мой любимый… — Ты не уйдешь, пока я сплю? — Я никуда не уйду. — Я чувствую себя таким счастливым, Гертруда… это как… когда я был мальчишкой… засыпать, сдав экзамен… — Не беспокойся. Ты сдал свой экзамен. — Ты так добра ко мне, Гертруда. — Спи, дорогой. Тим уже спал. Гертруда затворила ставни. Села в полутемной комнате у кровати, глядя на спящего Тима; сердце ее полнилось неведомой прежде нежной радостью. — Ты говоришь так путано, перескакиваешь с одного на другое, — пожаловалась Гертруда. — Очень много надо рассказать. Был вечер. Солнце, только что скрывшееся за скалами, белило своим светом бледно-голубое небо. Высокие складчатые скалы поднимали величавые каменные лица, изукрашенные голубыми и кремово-белыми полосами. В неподвижных соснах цикады деловито и торопливо заканчивали последнюю песню. Тим проспал несколько часов и проснулся в раю. Во всем теле чувствовалась слабость то ли от физического изнеможения, то ли от полного счастья. Вечер предполагался неторопливый. У обоих было ощущение, будто время остановилось. Со счастливой сдержанностью утоляя голод, Тим умял много хлеба с маслом, паштета и оливок. Еда, бытие были долгим музыкальным медленным процессом. Впереди ждала еще курица. Они разговаривали и пили вино. Тим пытался рассказать свою историю, ничего не упустив, однако было столько такого с ней связанного и столько такого, не связанного никак, столько событий предопределенных и столько чисто случайных, что он перескакивал с одного на другое, внезапно замолкал и начинал снова, но он не обладал талантом рассказчика, чтобы нарисовать связную картину, к тому же им обоим было так хорошо вместе, что они не могли сосредоточиться. — Думаю, на меня повлияла Анна, — сказала Гертруда. — Она плохо относится ко мне. — Она изменит свое мнение. — Изменит ли? — Придется, я заставлю. Кроме того, она человек разумный и добрый, она поймет. — Конечно, она права, что не любит меня, то есть на самом деле не права, но… — Она немного ревнует. — Правда забавно, что они смылись на велосипедах? — И слава богу. Нам с тобой некуда спешить. — Гертруда, я должен вернуться ко вторнику, я преподаю. — Очень рада, что ты нашел работу. — Милая, иметь возможность все рассказывать тебе — это как говорить перед Богом. — Значит, у нас есть еще почти неделя. — А что делать с машиной? — Кто-нибудь позже заберет ее, это может сделать Манфред. — Ну да… Манфред… — Тебя же теперь Манфред не беспокоит? — Гертруда, я так боюсь. Боюсь каждого, я чувствую, что нанес такой удар твоей любви ко мне, что мог убить ее. — Ничего не случилось. Она жива. Все это знают. — О, если бы я только не увидел тебя с Графом, в тот момент мир словно обрушился. — Тим, я тебе говорила… — Знаю, но эта картина всегда будет стоять у меня перед глазами, наверное, это расплата. — Он неожиданно протянул руку, и я взяла ее. — Но точно так же сделал и я… — Да, но это совершенно разные вещи. Ты ведь знаешь, что он всегда был ко мне немного неравнодушен… — Он что, объяснялся тебе, этот негодяй? — Нет, он ничего не говорил, а потом только и сказал: «Простите». Все закончилось в одно мгновение. — Что значит «закончилось»? — Я ответила что-то вроде «ничего, не стоит извиняться», он убрал руку, и мы продолжили разговаривать о чем-то. — О положении в Польше или… — О каких-то пустяках, я… — Ты не дала ему говорить. — Он сам замолчал, Тим, он мой друг, он был другом Гая… — Да, конечно, конечно… — Ни о каких чувствах мы не говорили, просто случился один забавный момент… — Ненавижу забавные моменты, они опасны. — Он замечательный человек, редкий. Ты ведь не собираешься предъявлять ему претензии? — Нет, как можно. Кроме того, ах, дорогая… дорогая… — Но, Тим… — Понимаю, хочешь сказать, мол, кто я такой, чтобы предъявлять претензии. — Нет, я хочу сказать, что люблю тебя и все другие мужчины мне безразличны. — Хорошо. И тебе все равно, что он и Анна смылись? — Я этому рада! Любовь делает человека жестоким. Я никогда не водила их в наши места. — Ты молодец, хвалю. О господи, Гертруда, что-то я заважничал, веду себя как босс, ничего? — Я не лучше, просто это любовь. — Но я должен рассказать, как это было… — Ты уже рассказал. — Рассказал недостаточно. А должен рассказать обо всем. Очень хочу. Я сам не до конца разобрался. — Прости, что была такой ужасной, я слишком поспешно приняла решение, это даже не было решение, а как будто мир обрушился, и я не могла поступить иначе… — А потом, естественно, другие посодействовали. — Нет, они на меня не повлияли. Ну, разве чуть-чуть. Я была так оскорблена… — Знаю, знаю, прости меня. — Меня понесло, и я не могла остановиться, чтобы не сойти с ума. — Прости, я не имел в виду, что на тебя воздействовали… |