Книга Дурак, страница 46 – Кристофер Мур

— Должно быть интересно, — молвил я. — Слетаются, как стервятники на труп.

— Труп — Британия, — сказал Кент. — И мы приманкой сделали ее, чтобы ей стать разорванной на части.

— Чепуха, Кент. Труп — Лир. Но властолюбивые падальщики не ждут его смерти и уже пируют.

— Есть в тебе все же что-то глубоко гнусное, Карман.

— Что-то глубоко гнусное есть и в правде, Кент.

— Вон король, — промолвил Кент. — Его никто не сопровождает. Я должен пойти к нему.

Лир, волоча ноги, выбрел во двор в тяжелой меховой накидке.

— Отсюда перед тобой будто какие-то непристойные шахматы, а? Король перемещается крохотными шажками, бесцельно, будто пьяный, стараясь увернуться от стрелы лучника. А прочие разрабатывают стратегии, ждут, когда старик рухнет. У него самого власти нет, но власть вокруг него кружит и повинуется его безумным капризам. Тебе известно, что на шахматной доске нет фигуры дурака, Кент?

— Сдается мне, дурак — это игрок, его разум — за всеми ходами.

— Ну, это, положим, чесучая клякса кошачьей тошноты. — Я повернулся к старому рыцарю. — Но сказано до окаянства хорошо. Ступай к Лиру. Эдмунд не осмелится поднять на тебя руку, а Корнуолл неизбежно изобразит хоть какое-то раскаяние за то, что забил тебя в колодки. Обе принцессы будут из кожи вон лезть, лишь бы обратить на себя внимание Эдмунда, а Глостер — ну Глостер гостеприимно распахнул свой дом шакалам, ему и так есть чем заняться.

— А ты что станешь делать?

— Я, похоже, стал нежеланен, как бы невероятно это ни звучало. Мне нужно отыскать себе лазутчика — такого, кто скрытнее меня, изобретательней и незаметнее, чем даровано природой мне.

— Удачи тебе в сем, — молвил Кент.

— Ты мне отвратителен, презираю тебя, проклято будь само твое существованье и те мерзкие бесы, что тебя породили. Меня от тебя тошнит гневом и желчной ненавистью.

— Освальд, — молвил я. — Хорошо выглядишь. — Мы с Харчком столкнулись с ним в коридоре.

Есть такой неписаный эдикт: ведя переговоры с неприятелем, не стоит выказывать знакомство с повесткой дня означенного неприятеля. Даже при смерти. Дело чести в каком-то смысле, я же расцениваю сие как ломанье некой комедии. У меня не было ни малейшего намерения потакать в этом Освальду. Однако паучьи таланты его мне бы пригодились, посему тут требовалась изощренность.

— Я руку отдал бы на отсеченье, лишь бы видеть, как ты болтаешься в петле, — рек Освальд.

— Великолепное начало диалога, — молвил я в ответ. — Как считаешь, Харчок?

— Вестимо, Карман, — сказал мой подручный. Его туша громоздилась между нами с Освальдом, безуспешно стараясь спрятать за спиной толстую ножку от стола. Дворецкий Гонерильи мог потянуться к мечу, но Харчок измолотил бы его мозги в кровавое варенье, не успел бы клинок и ножен покинуть. Ни слова вслух, а все понятно. — Шибенское начало, — молвил великан.

— Стало быть, Освальд, давай отсюда и начнем. Скажем, ты получишь то, чего хотел. Тебе отрубят руку, а меня повесят. Отчего тогда тебе станет лучше жить, а? Обиталище станет удобней? Вино лучше на вкус?

— Маловероятно, а все ж давай обозрим возможности?

— Очень хорошо, — сказал я. — Ты первый. Руби себе руку, а Харчок меня тут же повесит. Слово даю.

— Слово даю, — сказал Харчок моим голосом.

— Хватит попусту тратить мое время, дурак. Моя госпожа приехала, и мне нужно к ней.

— А, вот в том-то и закавыка, Освальд. Чего ты хочешь. Чего ты на самом деле хочешь.

— Тебе этого никогда не узнать.

— Одобрения госпожи?

— Имеется.

— Ладно, тогда так: любви госпожи?

Тут Освальд смолк так основательно, будто я высосал весь воздух из коридора, в котором мы стояли. Чтоб доказать, что это не так, я гнул свое:

— Ты желаешь любви своей госпожи, ее уважения, ее власти, ее покорности, ее попки перед своим носом — и чтоб она просила у тебя удовлетворенья и пощады. Скажи, а?

— Я не так низок, как ты, дурак.

— Однако сама причина, по коей ты меня терпеть не можешь, — именно в этом. Я там бывал, а ты нет.

— Нигде ты не бывал. Она тебя не любила, не уважала и не давала тебе никакой власти. Ты был ей игрушкой, не больше.

— Однако же я знаю путь туда, мой углесердый друг. Я знаю способ, каким слуга может добиться таких милостей.

— Она ни за что не снизойдет. Я простых кровей.

— О, а я и не обещаю сделать тебя герцогом. Я говорю лишь, что ты станешь господином ее тела, сердца и души. Сам же знаешь, Освальд, как она благоволит к негодяям. Не сам ли ты продал свою госпожу Эдмунду?

— Никого я не продавал. Я лишь доставил послание. А Эдмунд — наследник графского титула.

— Он стал им лишь на этой, драть, неделе. И не делай вид, будто не знаешь, о чем говорилось в письме. У меня — власть, Освальд, данная мне тремя ведьмами из Большого Бирнамского леса. Я могу околдовать твою госпожу так, что она возобожает тебя и возжелает.

Освальд рассмеялся, а делал он это нечасто. Его физиономия была к такому занятию не приспособлена, поэтому выглядела так, будто у него что-то застряло в задних зубах.

— Ты меня за кого держишь, дурак? Прочь с дороги.

— А делать тебе надо будет только то, чего твоя госпожа и так прикажет, — исполнять ее желанья, — продолжал я. Изложить суть ему надо было очень быстро. — Она ведь уже околдована, знаешь? Сам при этом был.

Освальд пятился от Харчка — искал объезд, чтоб поскорее выскочить во двор, к хозяйке. Но тут остановился.

— Да-да, Освальд. В Олбани. Гонерилья ухватилась за мою оснастку, и тут вошел ты. Дверь скрипнула, я слышал. А у меня в руке был вот этот кисет. — Я показал ему шелковый мешочек, подарок ведьм. — Помнишь?

— Я был там.

— А я вручил твоей госпоже письмо и сказал, что оно от Эдмунда Глостерского. Припоминаешь?

— Да. И она скинула тебя на жопу.

— Все верно. И отправила сюда — доставить послание Эдмунду. Разве когда-либо раньше обращала она внимание на ублюдка, а, Освальд? Ты при ней неотлучно с рассвета до заката. Раньше она его замечала?

— Нет. Ни разу. На Эдгара посматривала, а на ублюдка — нет.

— Именно. Ее приворожили к Эдмунду, и я могу сделать то же для тебя. Иначе ты так и подохнешь обозленным лакеем, Освальд. А у меня осталось еще одно заклинанье.

Освальд бочком подобрался ко мне снова — как по канату, а не по каменному полу коридора.

— А сам чего не прибегнешь?

— Ну, с одной стороны, об этом знаешь ты — и, я подозреваю, не замедлишь доложить об сем лорду Олбани, который расторопно меня вздернет. А с другой стороны, у меня было три заклинанья, и одно я уже истратил на себя.