Онлайн книга «Стальной волосок»
|
Никель опять вскинул глазищи. — Да, вы ведь не знаете… Завтра меня увезут в Москву. На операцию. Трубин и Чикишев опять посмотрели друг на друга. Потом на шарики. — Ни фига себе… — вполголоса сказал Федя. — Это… на сердце, да? — неуклюже выговорил Андрюшка. — Ну да… — с ненастоящей беззаботностью отозвался Никель. И стал смотреть в окно. Федя посильнее свел брови и решил: — Ты вот что! Ты шарики сейчас не дари, а отдашь нам, когда вернешься. Никель глянул на них, словно из темного пространства. — «Вернешься». Вы же сами понимаете… Это же сердце, а не аппендицит. Сколько там шансов?.. Родители не хотели даже, чтобы операция… а я заставил согласиться. Надоело жить, как в клетке… Ребята, вы возьмите… Посмо́трите потом на них и вспомните про меня. А я буду знать про это и думать там о вас… Тихо — тихо стало. Наконец Федя выговорил: — Чё про нас думать — то… Никель лег щекой на локоть. — А потому что… я и раньше про вас думал. Вы такие… крепкие. Думал: вот бы помирились навсегда, а я бы с вами… подружился. Как мушкетеры… Ну, я никакой не мушкетер, конечно, только все равно… хотелось… И ясно было Трубину и Чикишеву, что похожий на журавлиного птенца Никель говорит это, потому что боится: вдруг потом не сможет сказать уже никогда… («Еще бы секунда, и я бы заревел», — хмуро признавался потом Феде Андрюшка. Федя на слезы был покрепче, но понятливо сопел.) Федю вдруг осенило: — Ты тогда вот что! Возьми это!.. — Он выхватил из брючного кармана деревянный свисток. Простенький, из тонкого тополиного сучка. Такие свистульки туренские мальчишки умели делать еще в позапрошлом веке, и умение это сохранилось до наших дней. Вот Федя и смастерил недавно (и был выставлен из класса за то, что пробовал свое изделие на уроке; хорошо, что Юлия Васильевна свисток не отобрала). — Вот! — решительно сказал он. — Это… от нас обоих. Чикиш, на, подержи, чтобы он стал и твой… — (Андрюшка послушно подержал. И даже дунул осторожно.) — Ты, Никель, там, в больнице, спрячь его под подушку. И… ну, если заскучаешь там или что еще, свистни потихоньку… Сразу станет легче… — Точно, — кивнул Андрюшка. — Ладно, — довольно твердо пообещал Никитка. Взял свисток, а шарики тихонько катнул Феде и Андрюшке. Те сжали их в кулаках. — Только вы… не деритесь больше, ладно? Или… хотя бы не очень часто. Ладно? — Никель, да ты чего… — насупился Федя. — Мы теперь… это… Ты сам — то, главное, держись там… — И думай только про хорошее, — добавил Андрюшка. — Если думаешь про хорошее, так все и получается. — Да, — улыбнулся Никитка. — Я буду… — А чего ты тут сидишь один — то? — вдруг встревожился Андрюшка. — Давай мы тебя проводим домой! — Нет, я посижу. За мной сейчас мама придет… А я знаете, как вас называл? Ну, в уме, про себя… «Трубачи». Трубин, Чикишев — Трубачи. — Ух ты… — прошептал Андрюшка, потому что не нашелся, что еще сказать. А Федя подумал секунду и кивнул: — Годится… В дверь заглянула молодая женщина с тревожным лицом. — Ник, ты здесь? Пойдем… — Ник, пока, — шепнул Федя. — Ага… Держись там, — шепнул и Андрюшка. Они одинаково тронули Никиткино плечо кулаками, в которых были зажаты шарики. И пошли, не оглядываясь. Бормотнули «здрасте» женщине у дверей. В коридоре вдруг услышали долетевшую из класса трель тополиного свистка. И быстро — быстро зашагали на первый этаж, к выходу. За школьной калиткой Андрюшка разжал кулак, поглядел на шарик. — У меня с прожилками… А у тебя? — Вот… Они похожие… — Давай поменяемся, а? — С чего это я буду… — привычно взвинтился Трубин, и… они встретились глазами. — Давай. 3 С того дня они всегда были вместе. Это «вместе» помогало справляться с печалью и тревогой. Но полностью тревога не исчезала. Занозой сидела в обоих Трубачах. Чтобы унять ее и чтобы восстановить в жизни хоть какую — то справедливость, они в последний день учебного года подкараулили на улице Артура Сенокосова. Встали на пути. — Ну что, Сенокосилка, доволен? — спросил Федя. — Конечно, он доволен, сволочь… — сказал Андрюшка. — Налетел тогда… У Ника из — за этого могло быть обострение… — Да вы, чё, парни… — пробормотал Сенокосов (он был в курсе дела). — Я же не знал тогда. Если бы я знал, я бы… наоборот… Я же это… «Парни» ему не доставали и до плеча. Наверно, Сенокосов сумел бы раскидать их. Но, возможно, что и не сумел бы. Все — таки Трубачи были крепкие ребята, и к тому же ими двигал тугой, как пружина, праведный гнев. Артур был глуп, но этот гнев ощутил. И сказал спасительную фразу: — Люди, ну чего теперь — то? Что мне, с моста головой? Федя обмяк. — Ладно, Дрюша, пошли. Ну его в болото… — Пошли… Потому что можно было разодраться с дюжиной таких «сенокосилок» и даже измолоть их в крупу, но это никак не помогло бы Никелю. Даже наоборот… Всякая лишняя вражда и боль добавляют злую энергию в общее энергетическое поле Земли. Федя и Андрюшка не могли бы объяснить это словами, но теперь догадывались. Чувствовали одинаково… И что можно было сделать? Да ничего! Живи и жди… Какая злая сила придумала эту самую подлую пытку — томительную неизвестность? «Как он там теперь?..» Казалось бы, что им Никита Кельников? Самая незаметная личность в четвертом «Б». Они про него особо и не думали до той стычки с Артуром. Вернее, до разговора, когда шарики и свисток… Кто знал, что так повернется? И сидел теперь в душе постоянный страх («зараза такая!»). И печаль… А увесистые шарики оттягивали карманы легоньких летних штанов, словно все время подталкивали: «Помни…» И выложить их было боязно, словно тогда нарушится какое — то заклинание… Однажды Федин шарик ускользнул из протертого кармана. И не где — нибудь, а на краю лога, когда тащили оттуда кленовую корягу — она была нужна для постройки хижины в Андрюшкином дворе (потому что страхи страхами, а жизнь — то все — таки продолжалась). Федя даже не пытался скрыть отчаянье. Прижал к мокрым щекам ладони, сел на эту самую корягу и ослабел всем телом. Но отчаянье — беде не лекарство. Пришли в себя и кинулись искать — в самую глубину и чащу! Ободрались, как черти. Собрали на себя по два пуда мусора и колючек. Татарская крапива выполнила за счет двух сумасшедших мальчишек весь летний план по издевательствам над ребячьим населением… Но они нашли! Шарик уютно лежал в консервной жестянке, сброшенной в лог со всяким сором. |