Книга Отрок московский, страница 38 – Владислав Русанов

Даже людей из купеческого обоза, погибших там же, Никите не было так жалко, как домового. Люди могли сражаться, защищать себя. Могли, в крайнем случае, убежать, если не боялись позора. А что мог «дедушка»?

Все эти размышления так извели парня, что он и думать забыл о собственных злоключениях. А потому не сразу сообразил, зачем в «холодной» появились четверо стражников.

– Что зенки выкатил? – добродушно подмигнул коренастый Фрол Силыч. – Собирайся. Ярослав Васильевич судить тебя будет.

Они поднялись по каменной лестнице, вышли на крепостной двор.

Солнце не пробивало серые тучи, сыпавшие мелкий снег.

По протоптанным дорожкам сновали туда-сюда мастеровые, холопы, монахи. Все они опасливо уступали дорогу одетым в бахтерцы и клепаные колпаки дружинникам. Вдалеке седоусый конюх разминал серого в яблоках коня, гоняя его по кругу на длинной веревке. Жеребец фыркал и взбрыкивал, норовил подхватить зубами снег.

Улан-мэрген горестно вздохнул. Ордынец всегда грустил, если видел доброго скакуна и не мог на него запрыгнуть. А уж после Андрашева фаря бредил высокими тонконогими красавцами. Оно и понятно, после круглобоких, мохнатых монгольских лошадок грех не влюбиться в южных аргамаков.

Никита поглубже вдохнул холодный воздух, в котором причудливо смешивались запахи раскаленного металла и пекарни. Да… Вот она, человеческая жизнь. Хлеб и сталь – основа основ любой державы. Можно лишь позавидовать тому владыке, чьи подданные сыты, обуты-одеты и вооружены. Им никакой враг не страшен.

Витебск, судя по рассказам Мала и Василисы, славился бронниками и кузнецами, а окрестные веси исправно поставляли пропитание. Вот только горожане не выглядели спокойными и защищенными. Нет, казалось, они все время ожидают подвоха. И на парней поглядывали как на врагов. С чего бы это?

Хоромы у князя витебского были побогаче, нежели у Юрия с Иваном Даниловичем. Новый тес над крыльцом, резные балясины. На ступеньках скучали с полдюжины дружинников в овчинных полушубках. В сторонке переминался с ноги на ногу знакомый Никите корчмарь Молчан. Ну понятно, кто будет свидетельствовать против…

Заметив Фрола Силыча, кривоногий и плешивый витебчанин поклонился в пояс. Неприязненно зыркнул в сторону парней.

Стражник махнул ему рукавицей: заходи, мол.

Обметя сапоги в сенях, Никита проследовал за стражником, с любопытством поглядывая по сторонам.

В гриднице ярко горели лучины, освещая длинный стол с лавками, щиты и знамена с падающим соколом Рюриковичей и витебской «погоней» – всадник с занесенным мечом. Под стеной сидели несколько седовласых воинов, отмеченных шрамами. Наверное, витебские бояре. Одевались они в короткие зипуны на западный манер, а некоторые даже бороды брили, оставляя только длинные усы. Ну, это, видать, близость Великого княжества Литовского сказывалась. Витебчанам поневоле приходилось дружить с Литвой против немецких рыцарей. Василиса как-то упомянула, что Ярослав Васильевич уже сговорился с братом великого князя литовского, Гедимином, что выдаст дочку Марию за его старшего сына Ольгерда. Ждали только, когда детишки подрастут, чтобы обвенчать их по всем правилам.

– Это, что ли, тот самый головник? – прозвучал глубокий голос, в котором слышался оттенок усталости.

Никита перевел взгляд на говорившего и понял, что это и есть витебский князь.

Невысокий, но широкоплечий и крепкий мужчина в самом расцвете лет сидел на резном стольце, склонившись к одному из подлокотников и подперев бороду кулаком. Кустистые брови сошлись к переносице. Темно-русые с проседью волосы обхватывал тонкий серебряный обруч, а на груди поблескивала цепь весом в пару гривен [103] , не меньше.

– Он самый, князь-батюшка! – подтвердил догадку парня Фрол Силыч. – Доставили, как и приказано!

– Ну-ну… – кивнул правитель. Вперился взглядом в Никиту, который выпрямился и расправил плечи. Не хватало еще, чтобы князь подумал, что перед ним заискивают, пытаясь вымолить приговор помягче.

Ярослав Васильевич долго молчал, ощупывая парня взглядом. Морщился и шевелил бровями. Потом отвел глаза. Коротко бросил:

– А второй?

– А второй – ордынец… – с готовностью начал пояснять стражник, но князь сурово перебил его:

– Сам вижу! Русского в нем только хлеб в животе, который схарчил нынче утром. Почему здесь?

– Позволь, княже, видоку [104] слово дать? – смутился Фрол.

– Кто? Молчан? – Ярослав, как и положено заботливому князю, знал всех более-менее зажиточных посадских. – Пускай говорит.

Корчмарь, комкая шапку в ладонях, вышел вперед, отвесил земной поклон.

– Здрав будь, Ярослав Васильевич!

– Не жалуюсь, – буркнул князь. – Говори. Все, что видел, говори. Только помни, что лгать и оговаривать – поступок чести не делающий. И долго не болтай – недосуг мне.

Молчан переступил с ноги на ногу, зачем-то оглянулся на Никиту и заговорил.

Хозяин постоялого двора, даром что у себя говорливым казался, то и дело запинался, опасливо втягивал голову в плечи. Видимо, Ярослав Васильевич отличался крутым норовом и запросто мог по шее накостылять, если что не по нем.

– Энти оборванца два на Филиппов пост приехали… Во-во… Точно, на Филиппов. – Молчан снова оглянулся на Никиту.

«Мне что, сказать ему, чтобы не переживал? – подумал парень. – Хуже все равно не сделает…»

– Большим обозом приехали. А с ними нерусские все больше…

– Какие еще нерусские? – пошевелил бровями князь.

– А купец именитый мадьярского роду. Назвался он Андрашем Чаком из Пожоня. Сразу видно – денег куры не клюют. Болок узорчатый, изнутри тканью дорогой обитый… Я… энто… случайно заглянул, не подумай чего, Ярослав свет Васильевич… Дверка приоткрылась. Я закрыть хотел. Ну и… энто… не удержался.

– Дальше! – отрывисто бросил князь.

– А? Ну да… Дальше что было… С купцом Андрашем полдюжины охранников. Десяток слуг… И энти…

– Кто они?

– Так… энто… Откуда мне знать? Ведаю только, что четверо их было, непохожих на купцову свиту. Старик… ну… тот самый, которого ножичком зарезали… Девица в мужских портах да с саблею… Тьфу ты… Прости меня Господи, что в пост глядел! И энти двое. Девица, старик и энтот… – Молчан кивнул на Никиту, – вроде бы, по всему, русские люди. А малец – татарчонок.

– Сам ты малец! – не выдержал Улан-мэрген. – Я – баатур!