Онлайн книга «Пасынок судьбы»
|
Навья коснулась подоконника тонкими пальцами. Улыбнулась напоследок, блеснув в сгустившемся сумраке — огня зажечь словинец не подумал — зубами. Оттолкнулась. Впорхнула в оконный проем, подобно птице. На миг мелькнули ягодицы, икры, пятки… И все. Будто бы и не было никого. Годимир недоуменно глядел на меч, на сундук напротив, на окно. Может быть, привиделось? Да нет. Не может такого быть! Кожа запястья еще хранила память о прикосновении. Перед глазами, как наяву, стояла гибкая фигурка, зеленоватая кожа, длиннющие волосы. Чудо как хороша. Хоть и нежить. Как это она сказала? Любовь — это вино… Любовь… Дверь распахнулась. — Ты чего это в темноте сидишь? — весело воскликнул Олешек. — Или спишь уже? Интересно, наигранность в его словах почудилась Годимиру после замечания навьи или он сам научился различать оттенки речи шпильмана? — Заснешь тут… — буркнул рыцарь. — Значит, страдаешь в гордом одиночестве. — Олешек безошибочно, даром, что темнота сгустилась окончательно, нащупал плошку с маслом — она стояла на полу, в изголовье его сундука. Щелкнул кресалом. Еще раз… С третьего раза затлел трут. Шпильман раздул красный, едва заметный огонек и зажег каганец. — Во! А меч зачем вытащил? — удивленно округлил глаза Олешек, разглядев наконец-то Годимира. — Значит, надо было, — довольно невежливо ответил словинец. — Что это ты злой такой, а? — Не «акай». Знаешь, кого я видел? — Не знаю! — беспечно перебил рыцаря Олешек. — Зато я, знаешь, кого встретил? — Кого? — нахмурился Годимир, не зная — злиться ему или не обращать внимания на выходки музыканта. — Пархима! — Быть того не может! Его ведь убили. — Так это Пархима, у которого внуки, убили. А я нашего видел. С которым мы на телеге ехали. Годимир крякнул: — Вот я бы с ним поговорил. Все бы повыспросил. И почему он сбежал, и откуда рубашка, кровью измазанная, и с какой такой радости товар бросил? — Ага! Спросишь ты его! — ухмыльнулся шпильман. — Если поймаешь. Я хотел догнать, да куда там! В толпу угрем нырнул — поминай как звали. — А точно он? Может, спутал? — Да нет. Не мог я перепутать. Не слепой. Бородка его. И кучма наполовину облезлая, и киптарь… Все сходится. Он это. Пархим. — Так что ж ты не окликнул его? Позвал бы… Олешек окинул рыцаря укоризненным взглядом. Вздохнул. Молча установил цистру в углу. Пошатал, убедившись, что сам по себе инструмент не упадет. Скинул сапоги и улегся на сундук. Глядя в потолок, проговорил рассудительно: — Вот смотрю я на тебя, пан рыцарь, смотрю и думаю — ты уже вырос или ребенком остался? — Что? — опешил словинец. — Ты к чему это? — Да если бы я его окликнул, он бы втрое шустрее смылся. Тех, с кем дружбу водить хотят и на оклики отзываются, на дороге не бросают не попрощавшись. Хитрый он мужик. Ушлый. Точно что-то замыслил… — Узнать бы — что. — Узнать-то можно. — Олешек почесал нос. Подумал. Почесал бровь. — А зачем? — Ну, не знаю… — То-то и оно, рыцарь Годимир. То-то и оно. Коли не знаешь зачем, нечего и время убивать на пустое дело. Тебе вон о своей беде заботиться надо. — Верно, — не мог не согласиться Годимир. — Ну, а что обо мне в замке говорят? Ты-то послушал, я надеюсь? — Я-то послушал… Кстати, не «нукай», терпеть не могу. Сколько можно просить? — Ладно, не буду. — Словинец нетерпеливо тряхнул чубом. — Так что про меня говорят? — А ничего не говорят. — Как так?! — Да уж так. Все только и толкуют, что о предстоящем турнире и о том, как схватятся пан Тишило и пан Стойгнев. Про полещука тут многие наслышаны — он у моста над проезжающими рыцарями здорово покуражился. Кое-кто из молодых даже ехать не решился, прослышав о нашем бело-красном пане. А иные в обход добирались — ниже по течению Щару вброд переходили. Говорят, пару коней потеряли. Камни скользкие, нога соскакивает, и хрясь! А пан Стойгнев тоже боец прославленный. Одних лишь походов за Усожу на его счету до десятка. И с Загорьем воевал, и новые земли в левобережье Горыни отвоевывал. Один оруженосец клятвенно клялся, что пан Ланцюг за один раз с тремя горными людоедами справляется. Порубит в мелкую капусту и даже не вспотеет… — Ну да! — с ехидцей пробормотал Годимир. — Кикиморой пообедает и шилохвостом закусит. — Я за что купил, за то продаю! — рассмеялся Олешек. — Само собой, веры таким рассказчикам немного, но послушать бывает любопытно. — Ладно, дальше что? — Что дальше? А вот что. Весь замок гудит, прикидывают, как будут пан Тишило с паном Стойгневом биться? Конными или пешими? На каком оружии? Как поединок закончится? Были бы деньги, я бы поставил. Пожалуй, на нашего полещука, хоть Стойгнев, по всему видать, боец тоже из серьезных. — А про меня, значит, ничего? — Ничегошеньки. Хочешь, знамение сотворю? — Не хочу. — Вот и хорошо. Как отец Лукаш, иконоборец наш дорогой, сказал бы — грех божиться, Господа всуе поминать. — Олешек сладко зевнул. — Я так думаю, погуляли, поговорили, пора и на боковую. Он уселся и принялся стаскивать зипун, стараясь не слишком усердствовать, чтобы ненароком не оторвать рукава. — А меня ты и не спросишь, что приключилось? — обиженно проговорил Годимир. — А что с тобой могло приключиться? — беззаботно ответил шпильман. — Ты же не уходил никуда. — Не уходил. Верно. Зато гостей принимал. И каких! — Каких же? — удивленно воскликнул Олешек. — Неужто королевна Аделия заглядывала? Я, кстати, спрашивал — она на людях почти не показывается… — Да какая королевна! — с жаром воскликнул рыцарь. — Навья! — Чего? — Не чего, а кто! — Ну, кто? — Вот видишь, сам говорил, а сам «занукал». — Мне можно. Я изредка. Так кто такая навья? — Помнишь, я тебе сон пересказывал? — Помню. Отчего же не помнить? — Вот зеленокожая и есть навья… Пробралась в окошко, представляешь? А пока мы с тобой говорили, висела снаружи, за плющ уцепившись… Чем дальше рассказывал Годимир, тем больше округлялись глаза музыканта. Прямо как у филина. Был миг, когда рыцарь подумал — все, лопнут сейчас с натуги. Но глаза шпильмана выдержали. Не выдержала челюсть, отвисшая до груди при упоминании о вомперах и волколаках. Хорошо еще, Годимир решил промолчать о «ненастоящести» Олешека, а то бы добил, пожалуй, бедолагу неотвратимее корда. |