Онлайн книга «Диомед, сын Тидея. Книга 1. Я не вернусь»
|
– Дед умирает, – тихо проговорил я. – Умирает... Услышали? Кажется, да. Кое-кто переглядываться стал, но большинство все так же на меня смотрело. На меня, на чужака. И я понял – не признают. Внуку Ойнея Живоглота, сыну Тидея Непрощенного, последней поросли проклятого рода, не место на калидонском престоле. В Аргосе испугались Алкмеона. Этим уже нечего боятся. Я – не нужен! – Дед умирает! – крикнул я. – Престол не должен пустовать! Горго, его внучка, будет править вами! Ага, проснулись! Проснулись, зашумели бурными морем, вперед подались. Только бы не улыбнуться! – Диомед! Тидид! Диомед! Нельзя ее! Нельзя! Девчонка она еще! Девчонка! Дай нам царя! Теперь – молчать! Пусть покричат, этолийцы-гордецы. Я не нравлюсь? И не надо! ...А мне что надо? Калидоном все равно не править – далеко он от Аргоса. Наместника тут не потерпят, чужака – тоже. – Царя! Царя! Диомед, дай нам басилея! Царя! Не отдавай нас девчонке! Не хотим внучку Живоглота! Не хотим его род! Диомед! Диомед! То-то! Меня не хотят – и меня же просят. Вот так и правят – лицом к югу. Я огляделся. Гетайры, Фоас с Одиссеем... Курет в сторону смотрит – привык к этолийской волюшке, а итакиец, раскрыв рот, слушает. Интересно, как там у Лаэрта Пирата с демократией? – Царя?! – гаркнул я так, что площадь дрогнула. – Я дам вам царя, калидонцы! Чужака они не потерпят. А если не совсем чужака? – Согласно обычаю, дочь или внучка басилея выходит замуж, дабы муж ее правил царством. Не отступим от обычая! Фоас Курет женится на Горго, внучке Энея Партаонида. Куреты и калидонцы – братья! Фоас Андремонид – ваш басилей! Тишина – заслушаться можно! Долгая, мертвая. Но вот дрогнуло, покатилось: – А-а-а-а-а-а-а-ах! И тут я наконец улыбнулся. * * * – Что делаешь, Тидид? Твое царство, твой престол, твой Калидон! Зачем отдаешь, зачем уступаешь? За сестру твою, за Горго, спасибо, век помнить буду, век братом твоим буду, а Калидон не возьму. Твое царство, ты наследник! Горячится Фоас, мой родич, а сам бороду треплет – смущается. Вроде бы не согласен. Вроде бы... – Я Куретии наследник, отца своего наследник, ты – деда наследник... Поглядел на меня – умолк. Тоже обычай – отказываться. Раз отказался, два отказался... – Этолия должна быть единой, Фоас! Она и станет единой. – Хм-м-м... А я в небо белесое, жаркое поглядываю. Не все ты еще слышал, братец мой названный! – Ты присягнешь мне, Фоас. Как своему ванакту. Как царю царей. Ты получишь Калидон из моих рук. Сейчас кричать станет. Чтобы он, вольный курет!.. – Эй, Диомед, что говоришь? Чтобы я, вольный курет, присягал? Режь меня, убивай – никому не присягну! Отцу присягал, деду присягал – тебе не стану! Кричит! А сам бороду черную треплет. Треплет – на меня поглядывает. Сейчас о дани говорить будет. Сколько быков в год, сколько овец... – За кого меня считаешь, родич? Думаешь, дань платить стану? Сто быков в год платить стану? Сто быков, тысячу овец? И десяти не заплачу!.. А Любимчик рядом стоит, глазами лупает. Учись, рыжий! * * * – Так ты чего, Диомед, царство ему отдал? – Не отдал, Лаэртид! Не отдал. Приобрел! Править надо, сидя лицом к югу. – А-а... А почему к югу? * * * От алтаря только камни остались. Развалили алтарь! Камни, молодая трава сквозь трещины тянется... И никто не скажет даже, какому Телефу алтарь возводили. Слыхал об одном, так он жив еще, за морем где-то правит. А здесь – только камни среди травы. Забылось! Возле камней и положили его – деда Ойнея. Положили, покрывалом красным накрыли. Горго, внучка, золотой венец принесла, на голову надела, вытерла кровь с бледных губ... Все собрались. И мы с Фоасом, и Лаэртид, и старшины калидонские, и куреты. Уходит басилей! Каким бы он ни был, Ойней Живоглот, но все-таки полвека жезл золотой держал. Всех пережил, всех похоронил – детей, друзей, врагов. И вот теперь сам уходит. – Дед! Это я, Тидид! Может, воды тебе дать? Молчал Ойней Живоглот. Только горлом хрипел – тихо, бессильно. И все так же глаза светились – ненавистью. Зачем уходить, ненавидя? Зачем, дед? – Прочь!.. Медленно поднялась рука, сжались в кулак худые пальцы... (А я вдруг деда Адраста вспомнил. Только Злосчастному легче было. Он завещал нам мечту. Мечту – а не ненависть!) – Прочь, сын греха!.. – Но почему дед? – не выдержал я. – За что? Ты ненавидел отца, ненавидишь меня, всех ненавидишь! За что? Захрипел, дернулся... – Пусть... Пусть уйдут все. Тебе... скажу... Я оглянулся. Так ведь нет никого, одни мы с дедом! Остальные в сторонке стоят – ждут. Даже Горго не подошла. – Мне... Мне больно... Пусть и тебе будет больно, сын греха! Сын греха... А мне вдруг его жалко стало – как когда-то. – Я... Я должен был умереть раньше... с Беллерофонтом, с остальными... Но я остался. Остался, хотя и знал... Мы все прокляты, все! Мы, недобоги... Я вздрогнул. Недобоги! Все, в чьих жилах ИХ кровь! – Беллерофонт... он сошел с ума, но успел... Успел уйти. А я... Я полюбил. Полюбил то, что нельзя любить! «– Почему Ойней меня ненавидит? Ведь он и не видел меня ни разу! Это из-за папы? Или он болен? Как мы все: дядя Геракл, Эвмел, папа? Как я? – Он болен, сынок. Если, конечно, любовь – это болезнь.» – Я полюбил... Полюбил свою кровь! – О чем ты, дед? – поразился я. – Свою кровь? – Свою кровь! – упрямо прохрипел он. – Твой отец... Он не сын Перибеи, моей жены. Он... Его мать – Горго, моя дочь!.. Я любил свою кровь, свою дочь! Твой отец... И Горго, внучка... Пустые бесцветные глаза смотрели в упор, и я понимал – это правда. Мой отец... И эта девочка, назвавшая только имя матери!.. – Я... Я презирал себя, ненавидел, но все равно – любил. Любил – и ненавидел! Всех, всех! А потом Горго умерла, и я полюбил ее дочь... мою внучку. Мою кровь... Странно, я не чувствовал ничего – ни боли, ни ужаса. Словно не об отце, не обо мне шла речь. Только жалость чувствовал – к Горго, к этой несчастной девочке. А если бы знал раньше? Убил бы его? Кто знает? – Я проклят, и ты... проклят, и отец... твой отец!.. Я ухожу, а ты остаешься... И теперь ты будешь... ненавидеть... Это мое... мое наследство... |