Онлайн книга «Диомед, сын Тидея. Книга 1. Я не вернусь»
|
Я пожал плечами. И тут – всеобщий мир, торговля и грядущее благоденствие. Скоро и вправду можно будет править, сидя лицом к югу! ...Если бы не Иолай! Если бы не отчаянный крик пифии! Если бы не предчувствие – давящее, не дающее спать по ночам. Слишком все хорошо в богоспасаемой Элладе! Слишком все хорошо! ...Пьяница, которому не дают пить. Кипящий котел под закрытой крышкой... – Грибница, – вспомнил я. – Иолай сказал «Грибница», дядя! Вернее, он сказал: «Восточный Номос – Грибница». Это что-то важное? Дядя отложил табличку с письмом из Спарты, вынул из-под века хрусталь. – В общем, нет. Во всяком случае, ничего нам не объясняет. Если хочешь, расскажу... Вечер, мягкий сумрак за окнами, легкое потрескивание светильников. В Аргосе все спокойно. Нам с дядей никуда не хочется идти... * * * ...Вот даже как? Выходит, без нас ОНИ – просто призраки? Выходит, мы сами пустили ИХ, эту Семейку, в наш Номос? Без Грибницы – храмов, жертвенников, идолов, герм (радуйся, Ворюга, люблю тебя!) ИМ не ступить на нашу землю, не услышать, не увидеть нас. Без нас ОНИ просто умрут с голоду, как покрытый паршой нищий в зимнюю ночь! Вот почему нас заставляют строить храмы, алтари, воздвигать кумиры – то, что связывает ИХ с нашим миром! Не первый век строим! И теперь Грибницы опутывают всю Элладу, но Им этого, кажется, уже мало, и теперь нам придется тянуть ИХ Грибницы дальше – на восток, в чужой опустевший Номос. А, впрочем, чему удивляться? Это для нас они – боги, а на самом деле вся эта Семейка – просто Вестники, Вестники Единого. Вестники, забывшие передать Весть... Как все просто! Да только Грибницу можно и ножичком – острым, аласийской бронзы. А можно и просто – с корнями... Ох, интересно получается! * * * – Все кончается, господин мой Диомед! Все когда-нибудь кончается! – Нет, маленькая, нет... На Амикле – критское платье. То самое, в котором она приехала ко мне в Куретию. Давний подарок братца Ферсандра! Почему она надела его сегодня? – Все кончается, мой Диомед! Ты уже взрослый, и тебе уже не нужна глупая девчонка, которая умеет только одно – любить тебя... – Мне только двадцать! Тебе и восемнадцати нет. Но ты не глупая девчонка! Ее ладонь легко касается мой щеки – как когда-то. – Мы выросли, господин мой! Ты уже не тот мальчишка, что мог любить меня, забыв обо всем, а я не глупая девчонка, которая имела наглость прекословить богине. Мы оба стали взрослыми... – Погоди! – Выслушай! – ладонь ложится мне на губы. – Все-таки я немного Киприда, я научила тебя любви. Но сейчас я тебе уже не нужна. – Прекрати! Сейчас же прекрати! Я сжал ее плечи, вдохнул такой знакомый запах – запах ее кожи, прижался губами к губам. Она не двинулась с места. Ждала. Я отстранился – недоумевая, в растерянности. Что-то не так! Почему я не вижу серебряного пламени, не слышу ночного ветра? Богиня исчезла, осталась женщина. Очень красивая женщина в дорогом старинном платье... Да, что-то не так. И не сегодня это началось, не вчера... – Дело не в твоей жене, Диомед! С ней все как-то устроится, уляжется. Дело в нас с тобой. Разве я не вижу? Ты заставляешь себя спать со мной! Ты даже глаза закрываешь! Разве можно так, насильно! – О чем ты? – поразился я. – О нас. О нас, господин мой Диомед. Нельзя любить память. И в благодарность любить – тоже нельзя. Любят просто – как и умирают. Может, если бы у меня были дети... Говорят, только ребенок может вернуть любовь. Но боги рассудили именно так. Прощай! – Ты что? Ты!.. Она медленно встала, улыбнулась. – Помнишь это платье? Когда ты обнял меня там, у шатра, я вдруг поняла, что лучше уже никогда не будет. Никогда! Знаешь, я боялась гнева богини, думала, что Пеннорожденная отомстит... Но она добра, я вернусь к ней. Не ищи меня, господин мой! Мы никогда не забудем друг друга, но – не ищи!.. Я замер, застыл, окаменел. Словно все это было не с нами. Словно не Амикла уходила от меня. Словно не мне надо немедленно что-то сказать, придумать, сделать... В последний раз прошелестела тяжелая критская ткань... Я так и остался стоять, не понимая. Все еще не понимая. Не желая понимать!.. * * * – Тидид? Да ты чего? Ночью, один, без гетайров? – Пошли они все к воронам, о богоравный басилевс Сфенел! К Гадесу! В Ехиднин афедрон! К Кроновой бабушке! – Гм-м-м... А может, выпьешь? Сейчас принесут, мне недавно кипрского прислали. Да что случилось-то? Не с Амиклой? – Капанид, ты... Больше никогда... никогда не произноси ее имени! Понял, ты, богоравный? Понял? Понял, ванакт недовенчанный?! – М-м-м... Тебе разбавить? Знаешь, первую лучше не разбавлять. По-фракийски. – Думаешь, поможет? – М-м-м... А про других женщин можно, это... произносить? Слыхал, Елену украли? – Золотую? Из храма на Глубокой? – Не-а, настоящую, из Спарты. Служанка с торга прибежала, кричит... – Да не мели ерунды, Капанид! Давай и в самом деле... По-фракийски. * * * – Нет, нет украли, ее действительно украли, Айгиалочка! Эней ее украл, Приама Троянского родич! В мешок посадил, на корабль притащил... Менелай-то, бедняжка, как раз на Крит перед этим уехал, деда хоронить! – Да что ты говоришь, милочка? На этот раз моя супруга изволила надеть хитон. Правда, очень короткий. Такой же, как на Креусе, жене Полидора. – Погнались за ними, да куда там! Эней ведь, говорят, самой Киприды сын, вот она ветры и послала... На меня, хвала богам, внимания пока не обратили. Заняты – моя богоравная супруга Креусу по плечику пухлому гладит, та ее – по коленке. Я бы сюда, в свои (мои, ха!) покои и не заходил, но надо же фарос сменить. Больно фракийский у него вид после вчерашнего! – Ой, Тидид! А я вот Айгиалочке рассказываю... Посмотрела на меня. Умолкла. – Ну, я побежала! Мне еще в храм надо, к Гере Анфии, мы с Полидориком жертву приносим за нашего маленького. Ой, где мой гиматий? Ты знаешь, Тидид, здесь так жарко, так жарко, хоть голой ходи... Ой! Я проводил ее взглядом и побрел к себе, не желая ни видеть, ни слышать, а уж разговаривать – тем более. Но куда там! – Еще и пьянствуешь? Хорош, ванакт аргосский! – Алкмеон был лучше, – буркнул я, не оглядываясь. – Поезжай к нему, он, говорят, сейчас в Акарнании... – Я с тобой разговариваю! Обернулся. Рядышком уже она, моя богоравная! Губы поджала, глазами сверкает. |