Онлайн книга «Мои враги»
|
Еврейская женщина восходит к Богу через мужа. Семья – святое. Поэтому нация не размыта и сохранена. Семья – национальная идея. Пожилые пары топтались под музыку, держась друг за друга. В золотом возрасте время несется стремительно, оно смывает и уносит. Главное – зацепиться за близкого человека и удержаться. И они держались у всех на виду. Тишкин смотрел, слушал и, как ни странно, работал. Под музыку приходили разные идеи. Выстраивался финал. Начало он придумал давно. Это будут документальные кадры тех времен. Руки чесались – так хотелось работать. * * * В отрыве от дома Тишкин начинал думать об Алине. Последние дни Алина не выходила из головы. Где она? Что с ней? Он много раз звонил Алине с тех пор, но никто не подходил. Потом подошел незнакомый голос и сказал: – Она здесь больше не живет. – А где она живет? – спросил Тишкин. – Нигде, – по-хамски ответил голос. Видимо, ему надоели звонки и вопросы. А может, и вправду нигде. Только в его памяти. Тугой сгусток страсти. И сгусток жалости. Это не размывалось во времени. Это осталось в нем навсегда. * * * В том краю была одна-единственная улица, по которой ходили громадные автобусы – неслись, как мотоциклы. Если перейти эту опасную дорогу, открывалась еще одна куцая улочка вдоль магазинчиков. Даже не улочка, а помост. На нем стояли пластмассовые столы и стулья. По вечерам включали большой телевизор, и все местные жители собирались перед телевизором. Они были смуглые, черноволосые, в белых рубахах и черных штанах. Похожие на армян, на итальянцев, на любой южный народ. Сообща смотрели спортивные передачи и умеренно запивали пивом. Мимо бродили отдыхающие. Тоже присаживались за столики. Немцы выгодно отличались сдержанностью одежды и манер. Русские евреи выпячивали себя голосом и телом. Всенепременное желание выделиться. Тишкин шел и приглядывался: с кем бы провести вечер. Убить время. «Получить удовольствие», – как говорила старуха. И вдруг ноги сами понесли его вперед и вперед – туда, где в одиночестве сидела невероятная немка, отдаленно похожая на Алину. Тишкин заметил две краски: золотое и белое. Белые одежды, золотая кожа и золотые волосы. Из украшений – только браслет, тоже золотой и массивный. Тишкин подошел и остановился. Он хотел спросить разрешения – можно ли сесть с ней за один столик, но не знал, на каком языке разговаривать. – Это ты? – спросила немка по-русски. – А что ты здесь делаешь? – То же, что и все, – ответил Тишкин. Это была Алина, Тишкин не верил своим глазам. – Садись, – предложила Алина. Тишкин сел. Они никак не могли начать разговор. Он стеснялся спросить: «Куда подевался твой рак?» Но именно этот вопрос был главным. – Я тебе звонил. Ты переехала... – В Германию, – уточнила Алина. – И ты живешь в Германии? – удивился Тишкин. – И в Германии тоже. – А где еще? – Где хочу. – Ты вышла замуж за миллионера? – За Каравайчука. – На самом деле? – удивился Тишкин. – А что тут такого? – Ты же его не любила. – Правильно. Я тебя любила. Но ты был где-то. А Каравайчук рядом. Это было справедливо. Тишкин промолчал. – А ты как? – спросила Алина. – Плохо. Не снимаю. Просто сижу и старею. Приехал сюда тормозить процесс. Все болит, особенно душа. – А почему ты не снимаешь? – Денег нет. Государство дает треть. А остальные надо где-то доставать. Никто не дает. – А сколько тебе надо? – спросила Алина. – Полтора миллиона... долларов, – уточнил Тишкин. – Я тебе дам. – У тебя есть полтора миллиона? – не поверил Тишкин. – У меня есть гораздо больше. Подошел официант. Тишкин заказал себе виски и сок для Алины. – Это деньги Каравайчука? – спросил он. – Почему? У меня свой бизнес. – Какой? – Не бойся. Не наркота. – А где же можно так заработать? – Я умею находить деньги под ногами. – У тебя мусороперерабатывающий завод? Алина удивленно приподняла брови. – Под ногами только мусор. Больше ничего. – Не вникай, – предложила Алина. – Ты не поймешь. В каждом деле свой талант. Ты снимаешь кино, а я бизнесмен. – Тебя Каравайчук раскрутил? – Он дал мне начальный капитал. А раскрутилась я сама. Официант принес виски в тяжелом стакане и соленые орешки. Поставил перед Алиной сок. Тишкин расплатился. Алина, слава Богу, не остановила. Не лезла со своими деньгами. У нее хватило такта. – Я бы не дал тебе начальный капитал. Я дал бы тебе только головную боль, – заметил Тишкин. – Ты дал мне больше. – Не понял... – Помнишь, ты лег со мной... Тебе не было противно... После этого со мной что-то случилось. Я тоже перестала быть себе противна. Я себя полюбила... Если бы не это, я бы умерла. Ты дал мне жизнь. Это больше, чем полтора миллиона. – Но они не вернутся, – честно предупредил Тишкин. – Кино денег не возвращает. Ты их просто потеряешь, и все. – Ну и фиг с ими, – легко проговорила Алина. – Эти не вернутся, другие подгребут. Для того чтобы деньги приходили, их надо тратить. Если хочешь свежий воздух, нужен сквознячок. Тишкин пил и неотрывно глядел на Алину. Он видел ее три раза. Первый раз – юную и нищую. Второй раз – смертельно больную, поверженную. И третий раз – сейчас – сильную и самодостаточную. Хозяйку жизни. Три разных человека. Но что-то было в них общее – женственности золотая суть. Женщина. Это была ЕГО женщина. Тишкина всегда к ней тянуло. И сейчас тянуло. – А где Каравайчук? – неожиданно спросил он. – В номере. Футбол смотрит. А что? Тишкин все смотрел и смотрел. Она была красивее, чем прежде. Как созревшее вино. – Ты меня еще любишь? – спросил он. – Нет, нет... – испугалась Алина. – Вернее, да. Но – нет. – Понял. Эти полтора миллиона отрезали их друг от друга. Тишкин мог бы отказаться от денег, но это значило – отказаться от кино. А кино было важнее любви, важнее семьи, равно жизни. – Ты вспоминаешь прошлое? Или хочешь забыть? – спросил Тишкин. Алина закурила. Потом сказала: |