Книга Мои враги, страница 3 – Виктория Токарева

– И что?

Вот тут действительно нечего сказать.

Было время, когда Танька окучивала отца. Она старалась мне понравиться и связала в подарок шапочку и шарф. Подарила. Это был дружественный знак. Я, в свою очередь, отыскала среди своих ранних картин «Одуванчики» и отвезла в подарок. Я вообще очень люблю рисовать одуванчики – прозрачные сферы. Совершенство своего рода.

Я взяла картину и заехала к Таньке. То, что я увидела, поразило меня раз и навсегда: в центре комнаты лежал стог овечьей шерсти. Рядом – прялка допотопных времен. За прялкой – Танька. Прядет, как Арина Родионовна.

Зачем? Разве в магазинах нет готовой шерсти в клубках? Потом сообразила: себестоимость, изделие из магазинной шерсти стоит в десять раз дороже. На порядок выше.

Со временем Танька и отец переехали в новую квартиру. Но стог так и остался стоять в углу, и прялка рядом. Многие думали, что это дизайн. Никому в голову не приходило, что древняя прялка – орудие производства. Натуральное хозяйство. Не хватало, чтобы Танька держала на балконе овец и сама их стригла.

Во время перестройки отец ничего не зарабатывал. Ученые оказались не нужны.

Мой муж по-быстрому смотался в Америку. Он там спокойно работал, ему адекватно платили. Никому ничего не надо доказывать.

Отец не мог оторваться от своей лаборатории. И не хотел. Это было высокое сообщество умов и сердец. Они делали общее дело и служили ему. Общее дело – это смысл жизни. А кто же бросает смысл? Это все равно что бросить веру.

Танька пряла изо всех сил, ость от овечьей шерсти летела в пространство, проникала в легкие. Танька кашляла.

Отец остался на нищенских деньгах. Танька пряла и сучила грубую нитку. Вязала шали.

Я, как художник, видела несомненный вкус и стиль. Но кто сейчас носит такие тяжелые, громоздкие шали? И главное – куда?

– Иностранцы покупают, – сказала Танька. – Я эти шали сдаю в художественный салон. Если хочешь, я могу тебе уступить... вот эту.

Танька показала мне серую ячеистую шаль, похожую на рыболовную сеть. К ней были приделаны терракотовые и желтые цветы. Каждый цветок был вывязан особой вязкой.

– Красиво, – отметила я.

– Тысяча долларов, – сказала Танька.

Я поперхнулась и промолчала. Я не ношу шали, у меня не хватает роста. И еще одно: с учетом наших отношений могла бы продать дешевле. Могла бы и подарить.

В комнату вошел отец.

– Посмотри, как красиво, – сказала Танька.

Я стояла, покрытая шалью.

– Нет, тебе не идет, – определил отец. – В этой шали ты как Азучена.

– Кто это? – спросила Танька.

– Старая цыганка, – объяснила я. – Из «Алеко».

– А где это? – не поняла Танька.

– Цыгане шумною толпой по Бессарабии кочуют. В Бессарабии, – сказал отец и закурил трубку.

У отца – особый табак с ароматом виски и вишни. Я с наслаждением вдыхаю. Этот запах для меня – запах отца.

– На что мы будем жить, если у тебя будет инфаркт? – задумчиво произнесла Танька.

– А почему у меня будет инфаркт? – слегка обиделся отец. – Может, у тебя будет инфаркт?

– У меня – не страшно, – сказала Танька. – Я здоровая. А у тебя все остальные органы скомпрометированы.

Отец пожал плечами.

На стене висела Танькина фотография в молодости. Танька была похожа на Мерилин Монро, но лучше. Более строгая, не такая сладкая. Она и сейчас красивая, если приглядеться. Мешает выражение лица. В лице – постоянная тревога: будет или не будет инфаркт? Купят или не купят шаль?

А отец думал о бессмертии. Голова – в облаках. То, что на земле, ему было совершенно неинтересно. Все земное лежало на Таньке.

* * *

Иногда Танька меня угощала. Я не ела. Боялась отравиться. Танька предлагала то, что следовало выбросить. Например, сдохшую колбасу. Она доставала кусок, рассматривала его, нюхала. Потом отрезала внешний зеленый слой, а следующий – менее зеленый, но все же скользкий – предлагался мне.

Я стеснялась за нее – не за колбасу, а за Таньку, и придумывала причины. Например, я на диете. Или: я уже завтракала (или ужинала). Хотя следовало сказать: «Съешь это сама. А я посмотрю – выживешь ты или нет».

Я приглядывалась к Таньке. То, что ею двигало, – не просто жадность. Это – служение идее. Идея – экономия средств. Танька, как солдат на посту, стояла на страже каждой копейки.

Я уверена: угощать – это большое удовольствие для двоих. Для того, кто ест, и особенно для того, кто угощает. Дает. Давать приятнее, чем брать. Но у Таньки другие приоритеты. Ничего не давать. Никому. Никогда. У нее была для этого фраза: «А почему я должна?» Она никому ничего не должна. Ей все должны. За что? За то, что она – Мерилин Монро, и даже лучше. За то, что Волков – лауреат Государственной премии. И вообще...

* * *

Настало лето. Танька и отец засобирались на юг. В Ялту. Туда же засобиралась моя дочь Лиза. Они ехали большой студенческой компанией.

Я не хотела, чтобы Лиза жила в палатке и спала на земле. Я боялась за ее почки.

– Но у всех почки, – резонно возразила Лиза.

– Чужие органы меня не интересуют. А твои – скомпрометированы.

– Как это? – удивилась Лиза.

– Ты в детстве болела. Почки – твое слабое место.

– Тогда я буду жить в гостинице. Ты достанешь мне номер.

– Это невозможно. Каким образом, сидя в Москве, я достану тебе номер в ялтинской гостинице?

– Пусть дедушка достанет. Может он что-то сделать для внучки?

Я задумалась. Просить отца – значит просить Таньку.

Танька умеет меня достать. После разговора с ней я на какое-то время схожу с ума, бегаю из угла в угол, разговариваю сама с собой и делаю перед лицом короткие гневные жесты. Танька стоит мне здоровья.

У Таньки есть фраза: «Волкова надо беречь». И она бережет его в основном от меня и от Лизы. Как собака, она охраняет пространство и облаивает все вокруг. В основном меня.

– Звони деду сама, – предложила я.

Лиза заплакала. Плакала она некрасиво, как я. Все личико сминалось. Я посмотрела на ее смятое, родное, полудетское личико и сдалась.

– Ладно, попробую достать тебе номер.

Я позвонила на Ялтинскую киностудию. У меня там была знакомая редакторша. Я сказала:

– Инна, ты должны достать мне номер в гостинице на июнь.

– Ты послушай, что ты говоришь! Как я тебе достану номер в сезон?

– Делай что хочешь. Иди отдавайся, плати, ври. Нужен одноместный номер. Поняла?

Инна молчала. Возможно, перебирала в уме свои возможности. Потом сказала мрачно: