Книга Мои враги, страница 4 – Виктория Токарева

– Я попробую, но не обещаю.

На другой день раздался звонок из Ялты.

– Ты будешь смеяться, – сказала Инна. – Но я достала одноместный номер.

– Каким образом?

– Актер не приехал на съемку. Номер освободился.

– А почему не приехал?

– Умер.

– А-а... – Я покачала головой.

Жалко, конечно, что человек умер. Но с другой стороны – номер действительно свободен. Актер мог просто задержаться, и тогда номер бы отобрали.

– Я знала, что ты найдешь выход, – сказала я.

Это была благодарность.

Вечером этого дня позвонила Танька и без «здравствуй» сразу завопила с самой высокой ноты:

– Только пусть Лиза не вздумает жить в нашем номере...

Я хотела сказать, что Лиза не вздумает, но не могла вставить слово. Таньку прорвало, как плотину:

– У нас будет жить вдова Магамбы, ты, наверное, слышала, это директор головного института, светило. Он умер, мы не можем бросить его вдову. Мы ее пригласили в Ялту. Она дала согласие, она будет жить в нашем номере «люкс» вместе с нами. А нас и так трое. С нами едет домработница Рая. Волков не любит, когда посторонние...

Танька захлебнулась словами и закашлялась. Я воспользовалась секундной паузой и спросила:

– А откуда ты знаешь, что Лиза едет в Ялту?

Танька продолжала натужно кашлять. Она не хотела раскрывать свою агентурную сеть.

– У Лизы будет отдельный одноместный номер, – сообщила я.

Танька кашлянула еще пару раз и продолжала:

– Чемберджи так много для нас сделал, мы не можем бросить его вдову, это неудобно.

– Магамба, – поправила я.

Танька запнулась. Она перепутала: чья вдова? Я поняла, что никакой вдовы нет. Но это и не важно.

– Ты, наверное, оглохла, – сказала я. – Лиза не собирается с вами жить. У нее будет одноместный номер.

– Как? – оторопела Танька.

– Так. Я достала ей одноместный номер.

– А ты не могла бы и мне достать? Волков по ночам работает, а я смотрю телевизор. Очень неудобно...

– Пусть Волков достанет, – предложила я.

– Он ненавидит просить, унижаться... А тебе все равно.

Волков, значит, гордый. А об меня можно ноги вытирать. Мне захотелось бросить трубку, предварительно сказав ей пару слов, но мне стало жаль отца. Танька начнет ему жаловаться, накручивать его нервы на кулак, а у отца и так больное сердце. Лучше я перетерплю. От меня не убудет.

– Я подумаю, – сказала я.

Ответ размытый. Подумаю – просить или не просить. Волков, конечно, гордый, а я, получается, нерешительная. Подумаю – и ничего не буду делать. Это то же самое, что «шла бы ты...», только без скандалов и без потерь.

Танька родилась в год Лошади. Огненная лошадь. Ей надо кого-то топтать. Волкова она боится, других не достать, слишком далеко отстоят. Вне досягаемости. Остаюсь я. Я, конечно, могла бы спрятаться за своего мужа. Но муж в Америке.

В Грузии есть выражение «У патроне». Значит, без хозяина. Женщина без хозяина как бездомная собака. Любой может кинуть камень.

Лиза и вулканолог съездили в Ялту, провели там весь август, а осенью разбежались окончательно.

Вулканолог стоял на страже своих интересов и не в состоянии был думать ни о ком, кроме себя. А семья – это семь я. Нужно думать о каждом.

* * *

Однажды позвонил отец и попросил меня приехать.

– А Танька дома? – спросила я.

– Танька придет через два часа.

Я поняла, что в два часа надо уложиться.

Я приехала. Дверь открыла Раймонда – так я зову домработницу Раю. Раймонда любила показывать зубной протез, вытаскивая его изо рта, и любила напоминать:

– Я – потомственная крепостная.

– Нашла чем хвастать, – комментировала я.

Раймонда любила меня всей своей бесхитростной преданной душой, всегда угощала тостами с джемом. Танька запрещала ей скармливать продукты. Джем Раймонда приносила из дома, она сама его делала из собственной красной смородины. Это был ее личный джем.

Я, в свою очередь, задаривала ее индийскими украшениями из натуральных дешевых камней. Раймонда едва не падала в обморок от такой красоты.

Отец завел меня в кабинет и сказал:

– Муся, я приготовил завещание.

– Зачем? – спросила я.

– Я ложусь на шунтирование.

– И что?

– Операция на открытом сердце.

– Такие операции сейчас – рутина. Как аппендицит, – беспечно проговорила я, холодея внутри.

– Я понимаю. Но если что... Короче, я хочу оставить тебе дачу.

– А как же Танька? – спросила я, холодея уже не за отца, а за Таньку.

Отцовская дача на сегодняшний день с учетом земли стоит огромных денег. Танька эту дачу перестраивала, достраивала, нанимала дизайнеров, вкладывала душу.

– Танька сойдет с ума, – сказала я.

– Я завещаю ей квартиру и деньги. Ей хватит.

Квартира в тихом центре, в сталинском доме, тоже по нынешним временам тянет на миллион. Но Танька захочет и то и другое. Она захочет ВСЕ.

– Ты не умрешь никогда, – убежденно сказала я. – Ты был всегда и будешь всегда.

– Хорошо бы... – усмехнулся отец.

– А зачем тебе операция? Живешь и живи.

– Может быть инфаркт. Надо успеть до инфаркта.

Значит, Танька правильно боялась.

Мы замолчали.

– У меня есть дача, – напомнила я. – Зачем мне две?

– В одной будешь жить, другую сдавать, – сказал отец. – Надо же на что-то существовать...

– Но я работаю...

– Ты должна не работать, а творить. И не думать о деньгах...

Раймонда вплыла в кабинет с подносом в руках. Поставила угощение. Оглядела нас и понимающе вышла.

– Рано плакать, – сказал отец. – Может, все и обойдется.

Я вдруг заметила, что плачу.

– Танька меня убьет, – сказала я. – Киллера наймет. Отстрелит.

– Не убьет. Она лучше, чем ты думаешь. Я ей за все благодарен. Я тебе больше скажу: я ее люблю. Но тебя я люблю сильнее. Ты – моя кровь. А кровь – не вода.

Значит, Танька правильно меня отваживала. Сколько Волкова ни корми, он все равно в лес смотрит.

Мы стали молча пить чай.

Отец встал. Достал завещание.

– Спрячь, – сказал он.

– Боишься Таньку? – проверила я.