Онлайн книга «Просто свободный вечер»
|
Из кабинета вышла женщина в белом халате. Как-то не просто глянула на Месяцева, будто что-то знала. – Войдите, – сухо пригласила она. У Месяцева все остановилось внутри. Он уже не сомневался в плохом исходе. И деньги не помогут, хотя он готов был платить любые деньги. Тимофеев сидел за столом в высоком колпаке, как булочник. – Ваш сын не пригоден к службе в Армии, – сообщил он. Месяцев молчал. Привыкал к счастливому повороту событий. – Спасибо… – растерянно проговорил он. – Очень хорошо. – Нет. Не хорошо. Ваш сын болен, и его надо лечить. И ставить на учет. – Куда? – не понял Месяцев. – В ПНД. Психо-неврологический диспансер. Такие больные стоят на учете. – Зачем? – Это нужно для общества. И для него самого. Если ваш сын совершит преступление, то его посадят не в тюрьму, а в больницу. – Что вы такое говорите? – оторопел Месяцев. – Военно-психиатрическая экспертиза определила диагноз: шизофрения, гебоидная симптоматика. Месяцев ощутил: что-то надвигается. Беда грохочет колесами, как поезд вдалеке. – Что это за симптоматика? – спросил он. – Склонность к мерзким выходкам, пренебрежение любой моралью, крайний эгоцентризм, специфическое мировоззрение… – Но таких людей сколько угодно, – резонно возразил Месяцев. – Есть здоровые эгоцентристы, а есть больные. Ваш сын болен. У него разрушены связи с окружающим миром. – А отчего это бывает? – Шизофрения – наследственное заболевание. У вас по мужской линии были душевнобольные? – Сумасшедших не было. А алкоголик был, – хмуро сказал Месяцев. – Ну вот. Алкоголизм – тоже душевное заболевание. – Это лечится? – тихо спросил Месяцев. – Малые нейролептики. Корректируют поведение. Но вообще это не лечится. – Почему? – Метафизическая интоксикация. Знакомый психоаналитик открыл частный кабинет и брал за прием большие деньги. Месяцева он принял без очереди. – Шизофрения – это болезнь яркого воображения, – объяснил он. – Ты думаешь, ты нормальный? Или я? Почти все гении были шизофреники. Эдгар По, Сальвадор Дали, Модильяни, Врубель, Эйнштейн… – Наверное, есть больные гении, а есть здоровые… – Гений – уже не норма. Норма – это заурядность. – Врач сказал, что у него разрушены связи с окружающим миром. И мне самому так кажется, – сознался Месяцев. – Значит, будет жить с разрушенными связями. – А это можно лечить? – Можно. Но не нужно. Не надо вторгаться в святая святых. В человеческую личность. – А какие перспективы? Что бывает с возрастом? – Деградация личности минимальная. Сейчас это неприятный юноша, потом будет неприятный старик. – И все? – И все. – Но его освободили от Армии, – насторожился Месяцев. – В Армии сколько угодно психически неполноценных. Просто их не проверяют. А ты положил в больницу. Ты мог и не знать. Похоже, поезд беды прогрохотал мимо. Опалил тяжким гулом, но не задел. Не задавил. Мимо. Месяцев вытащил из кармана стодолларовую купюру и положил перед врачом. – Жертвоприношение, – объяснил он. – Ну зачем? – застеснялся психоаналитик, но настроение у него не ухудшилось. Месяцев тронул машину. Увидел себя возле своего старого дома. Сработал стереотип. Он слишком долго возвращался к этому дому из любой точки земного шара. У подъезда стояла Аня. – Ты пришла или уходишь? – спросил Месяцев. – Ухожу. Я привозила им картошку. – Почему ты? – Потому что больше некому. – А Юра на что? Аня не ответила. Наступило тяжелое молчание. – Ты плохо выглядишь, – сказала Аня. – А должен выглядеть хорошо. – Почему? – не понял Месяцев. – Потому что Алик болен. Мы все должны жить долго, чтобы быть с ним. – У Алика все не так плохо. Эта болезнь не прогрессирует. И вообще – это не болезнь. Просто выплескивается яркая личность. – А ПНД? – напомнила Аня. – Ну и что? – А то, что для Алика теперь все закрыто. Ему нельзя водить машину, ездить за границу. Клеймо. Месяцев растерялся: – Но может быть, не ставить на учет? – Тогда Армия. Или Диспансер, или Армия. Ловушка. Месяцев замолчал. Аня тоже молчала, смотрела в землю. – Никто не хочет понять, – горько сказал Месяцев. – Не хочет, – подтвердила дочь. – У тебя вся жизнь впереди… – Но какая жизнь у меня впереди? – Аня подняла голову, и он увидел ее глаза, хрустальные от подступивших слез. – Какая жизнь у меня? У мамы? У бабушки? У Алика? Какой пример ты подаешь Юре? И что скажут Юрины родители? Ты подумал? – О Юриных родителях? – удивился Месяцев. – Да, да, да, и о них. Потому что мы – клан. Семейный клан. Птицы могут покрывать большие расстояния, только когда они в стае. И даже волки и львы выживают в стае. А ты нас разбил. Расколол. Это у тебя нарушены все связи с миром. Это ты сумасшедший, а не Алик. Аня повернулась и пошла. Под ногами лежал бежевый снег с грязью. На Ане были модные, но легкие ботинки, непригодные к этому времени года. А он ничего ей не привез, хотя видел в обувном магазине. Видел, но торопился. Аня шла, слегка клонясь в сторону. У нее была такая походка. Она клонилась от походки, от погоды и от ветра, который гулял внутри нее. Месяцев не мог себе представить, что придется платить такую цену за близость с Люлей. Он наивно полагал: все останется как есть, только прибавится Люля. Но вдруг стало рушиться пространство, как от взрывной волны… Волна вырвала стену дома, и он существовал в комнате на шестнадцатом этаже, где стоит рояль и нет стены. Вместо стены небо, пустота и ужас. Месяцев лежал на диване и смотрел в потолок. – Значит, так: или Достоевский, или Ницше, – спокойно сказала Люля. Месяцев ничего не понял. – Достоевский носился со слезой ребенка, а Ницше считал, что в борьбе побеждает сильнейший. Как в спорте. А проигравший должен отойти в сторону. Месяцев вспомнил выражение «на мусор». Значит, на мусор должна пойти Ирина, Аня и Алик. |