Онлайн книга «Просто свободный вечер»
|
Алик и Андрей тоже выкинули над головой сатанинский знак и стали скакать. Алику казалось, что он зависает. И если подпрыгнуть повыше, то полетит. Жуть и восторг. Они заряжались от толпы и сами заряжали. Как в совместной молитве, но наоборот. В молитве человек просит, а здесь берет не спрашивая. Здесь все можно, здесь ты – хозяин, а не раб. Можешь брать у жизни все, что хочешь, и пробовать ее на зуб, эту жизнь. Денег хватило на бутылку водки и триста граммов колбасы. Колеса были. Дома Андрей размешал колеса в стакане. – Это что? – спросил Алик. – Циклодол. При Паркинсоне прописывают. Я у дяди Левы украл. Алику было плевать на дядю Леву с Паркинсоном. Он спросил: – А что будет? – Ничего. Он еще себе купит. У него рецепт есть, а у меня нет. – Я не про дядю Леву. Я про нас. – Глюки. Посмотрим. Андрей размешал еще раз. Они хлебнули. Стали ждать. Появились какие-то блоки из пенопласта. Из них составлялся космический корабль. Как в детском конструкторе. – Ну как? – спросил Андрей. – Скучно. Давай водки добавим. Налили водки. Сделали по глотку. Алик добавил колес. Потом водки. Космический корабль стронулся с места и мерзко задребезжал. Скорость нарастала, дребезг усиливался. Потом взрыв. Треск и пламя. Загорелась голова. Алик дошел до телефона. Снял трубку. Набрал номер. Позвал: – Мама…. И упал. Трубка раскачивалась над остановившимися глазами. И оттуда, как позывные, доносился голос матери: – Але… Але… Ирина ничего не могла понять. Вроде бы она слышала голос Алика, но тут же замолчали. Наверное, отошел контакт. Алик часто ронял телефон. Он вообще не бережет имущество. Ирина положила трубку и набрала номер Лидии Георгиевны. Алик последнее время жил в ее однокомнатной квартире, туда приходили его гости, туда перетащили видеомагнитофон. Грязь такая, что квартиру было легче сжечь, чем убрать. Но Лидия Георгиевна приходила, и убирала, и оставляла еду и свою пенсию. Она любила внука как никого и никогда. Это была главная любовь всей ее жизни. Жили на деньги Ирины. Ирина взяла несколько частных учеников, детей миллионеров. За один урок платили столько, сколько раньше за год. Странное наступило время. С одной стороны, все разваливается. А с другой стороны, она впервые может достойно продавать свое образование. Свой педагогический дар. Ирина снова набрала номер. Занято. Надо было собираться, ехать к ученице. Ирина не любила метро. Предпочитала наземный транспорт. Народу в троллейбусе набилось больше, чем он мог вместить. Ирину мяли и утрамбовывали. Но чем хуже, тем лучше. Если удобно сесть у окошка, наплывают мысли. А когда тебя месят и вращают, силы уходят на выживание и противостояние. Ирина перестала ходить в общественные места: на концерты, в театры. Раньше входила в зал под руку с Месяцевым – и этим все сказано. А сейчас входит в зал, видит полный партер народа, где она никому не нужна. И никто не нужен ей. Изо всех Христовых заповедей самой трудной оказалась: «смири гордыню». «Не укради» – легко. Гораздо труднее – украсть. «Не убий» – и того легче. Ирина не могла убить даже гусеницу. «Не лжесвидетельствуй» – тоже доступно. А вот «смири гордыню», пригни голову своему «я», выпусти в форточку свою женскую суть. И при этом – не возненавидь… ненависть сушит душу до песка, а на песке ничего не растет. Даже репей… Однажды в подземном переходе встретила Музу Савельеву. Прошла мимо. Муза позвала. Ирина не обернулась. Прошлая жизнь осталась где-то на другом берегу, и не хотелось ступать на тот берег даже ненадолго. Даже вполноги. Недавно зашла в универмаг и увидела себя в большом зеркале с головы до ног. В длинной дорогой шубе она походила на медведя-шатуна, которого потревожили в спячке. И теперь он ходит по лесу обалделый, не понимающий: как жить? чем питаться? И вообще – что происходит? В этот вечер Месяцев и Люля поехали в театр. Шла новая пьеса известного режиссера. Премьера. Люля не пропускала ни одной премьеры. Разделись в комнате у администратора, чтобы не стоять потом в очереди. Администратор Саша оказался знакомым Люли. Он помог снять ей пальто, хотя Месяцев стоял рядом. На Люле был розовый костюм, купленный в последней поездке, розовый лак на ногтях и розовая поблескивающая помада. Люля была вся розовая и поблескивающая, как леденец. Ее хотелось лизнуть. Там же раздевался некий Шапиро, известный ученый-физик, светский человек. Он катался на горных лыжах, обожал красивых женщин, не пропускал ни одной премьеры, и было непонятно, когда он работает. Физик поверхностно поздоровался с Люлей. Люля ответила, глядя чуть выше лба, и Месяцев понял: они знакомы. Были знакомы. А скорее всего, были близки, отсюда этот заговорщический общий не-взгляд. Люля как бы послала сигнал: внимание, опасно… Он: вижу, вижу, не бойся, не выдам… Сели в партер. Месяцев оглянулся. Ему вдруг показалось: весь зал спал с Люлей. Все мужчины. И те, кто с женами, и солдаты с девушками, и толстый негр. «Какой же я дурак», – подумал Месяцев. Пьеса была хорошая, и артисты играли хорошо, но Месяцев думал только одно: «Какой же я дурак…» В антракте он сказал: – Я поеду домой, а ты как хочешь. Люля пошла следом. Молча оделись. Молча сели в машину. Месяцев обдумал план ухода: необходимые ноты, бумаги он заберет сейчас. А за роялем можно будет прислать позже. Такелажники удивятся, но поймут. А может, и не удивятся. Какая им разница. Им лишь бы платили деньги, и больше ничего. Можно, конечно, объясниться с Люлей, но что он может ей сказать? Какой же я дурак… А при чем тут она? Он – дурак. А она какая была, такая и осталась. Месяцев решил обойтись без выяснений. Не упрекать, не задавать вопросов. И тут же спросил: – Он был твой любовник? – Кто? – не поняла Люля. – Ну, этот… – Месяцев вдруг забыл его фамилию. – Был, – сказала она. – Ты его любила? – Какое-то время. – Ты всех любила, с кем спала? – А что тебя удивляет? Спать без любви вообще безнравственно. По-моему… – Значит, это правда? – Что? – Люля – это понятие. Это образ жизни. – Сколько лет было твоей жене, когда вы встретились? – Шестнадцать. – А мне тридцать четыре. Я ведь не могла сидеть сжав колени. Я искала. – И нашла. Дурака. Какой же я дурак… Люля молчала. – Я переоценил свои возможности. Я не могу жить с женщиной, с которой переспал весь город. Я ухожу. |